Карина Демина - Семь минут до весны (СИ)
Пес вздыхал.
И выдыхал резко, словно пытаясь так оборвать цикл чуждой жизни внутри себя…
Ийлэ чувствовала эту боль. И не чувствовала радости, хотя должна была. Она смотрела на руки пса, на шею его темную, на светлые волосы, остриженные коротко, и на темную кожу под ними. На шрамы. На клетчатую шерстяную рубашку, рукава которой он закатал по самые локти. На ноги и вязаные же носки.
Он был… неправильным.
И когда появился тот, молодой, Ийлэ почти обрадовалась.
— Райдо, ты здесь? Здесь, — щенок, которого звали Натом, демонстративно не замечал Ийлэ. Наверное, он надеялся, что если не обращать на нее внимания, то она исчезнет. — Как ты?
Плохо.
Это Ийлэ могла бы сказать и сама, но не сказала, но лишь подвинула корзину поближе. Отродье, проснувшись от голоса пса, заворочалось, заморгало и, открыв рот, издало тоненький писк.
— Есть хочет, — Райдо встал на четвереньки. — Надо покормить.
— Пусть она и кормит.
— Нет.
Райдо раздраженно оттолкнул руку щенка, но тот не обиделся, отступил, так, чтобы держаться рядом, но не мешать.
— Доктор…
— Пошли его знаешь куда?
Райдо ступал осторожно, но твердо.
— Знаю, — буркнул Нат.
— Вот и пошли…
— Вам плохо.
— Мне всегда плохо.
— А сегодня особенно…
— И что?
— Ничего, — Нат нахохлился. — Вам плохо, а вы тут… торчите.
— Ага, — Райдо наклонился над корзиной. — А у нее глаза серые… ты заметил?
— Заметил.
— И родинки… раз, два и три…
Три на левой щеке, одна — на правой. Круглые, выпуклые, словно бархатные. Ийлэ слюнявила палец и пыталась их стереть, еще раньше, когда родинки только-только появились и выглядели нарисованными. Отродье крутило головенкой и хныкало.
Не давалось.
А глаза и вправду серые…
— На самом деле, у детей цвет глаз вполне может поменяться, — доверительно произнес Райдо.
Да, возможно, но какими бы ни сделались глаза отродья, им никогда не быть истинно-зелеными. Да и родинки навряд ли пропадут.
— Пойдем, — Райдо поднял корзину. — Я охренеть до чего не хочу с доктором встречаться. Он вечно норовит напичкать меня какой-нибудь гадостью…
Ийлэ не собиралась идти, но…
…встала.
И Нат, сверкнув глазами, попятился, позволяя ей идти следом за псом. А может, нарочно, оставаясь сзади, чтобы контролировать каждое движение Ийлэ.
Ждал удара?
Она бы ударила… наверное, ударила бы, тем более, что спина пса, широкая и такая удобная, была рядом. От этой спины пахло дымом, стиральным порошком и немного — кровью.
Рубашка прилипла.
Натянулась.
— Почему ступеньки такие узкие? — проворчал Райдо, цепляясь за перила, которые тоже были узкими и неудобными для него. Ступеньки скрипели, перила шатались, Ийлэ же с тревогой следила не столько за псом, сколько за корзиной.
Уронит.
Он держит крепко и сам, надо полагать, опасаясь, уронить. Пальцы вон стиснул до белизны. Но рука дрожала мелко, предательски…
— Не бойся, — сказал пес, оказавшись в коридоре. А кому сказал — не понятно. — Сейчас придем… к доктору, стало быть… пусть посмотрит… пусть скажет…
Что именно должен был сказать доктор, Ийлэ так и не узнала, потому что пес покачнулся вдруг, закашлялся и, прислонившись плечом к стене, медленно по этой стене съехал.
— Пусти! — Нат оттолкнул ее, не зло, но сильно, так, что Ийлэ сама ударилась о стену спиной, и с шипением осела. — Райдо!
Пес мотнул головой.
Он пытался встать, и пальцы скребли ковровую дорожку, оставляя на грязной дорожке полосы-следы. Спину выгибал, давился кашлем.
— Райдо я… я сейчас… я доктора… — Нат вскочил и, обернувшись к Ийлэ, бросил: — Только попробуй что-нибудь ему сделать!
— Нат! — Райдо сумел открыть рот, но этим именем подавился, а может, не именем, но рвотой. Рвало кусками и красным месивом, от которого исходил характерный запах крови.
Пес отворачивался, вытирал губы рукавом, но сгибался в очередном приступе.
Нат же, переводя взгляд с него на Ийлэ, должно быть, не доверяя ей окончательно — и правильно, она бы тоже не поверила, пятился. А потом повернулся и бегом бросился прочь.
— Ш-ш-щенок, — с трудом выговорил пес.
Он отодвинул корзину, на которую тоже попало рвоты, но отродье к грязи относилось с полнейшим равнодушием.
— С-сейчас, — Райдо отполз и сам. — Пройдет.
Ложь.
Не пройдет.
Ийлэ слышала, как разворачиваются спирали побегов внутри пса. Она могла бы начертить сложный рисунок их, созданный тонкими белесыми корешками, которые пронизывали мышцы Райдо, его легкие и печень, и до желудка добрались, а следом за ними, тоже белесые в отсутствие солнечного света, тянулись стебли… и на них вызревали колючие шары семянок.
Скоро уже треснут.
Вот-вот…
…и тогда пес умрет. Он уже почти умер, захлебнулся кровью и желчью, и держится на одном упрямстве и еще на живом железе, которого уже не хватает, чтобы затянуть все раны.
Ийлэ подобралась к нему.
Она двигалась на четвереньках, потому что бок от удара о стену болел, и плечо тоже, и страшно было, пожалуй, почти так же страшно, как переступать порог его комнаты.
Пес перевернулся на спину.
А Ийлэ села рядом и, заглянув в светло-серые, с темным ободком, глаза, сказала:
— Я тебя ненавижу.
— А то, — он широко оскалился, и из носа поползли кровяные дорожки. Подбородок тоже был в крови, отчего улыбка его гляделась жуткой.
— Я… — Ийлэ положила ладонь на грудь.
Тонкая ткань рубахи промокла, Ийлэ ощущала горячую кожу, и ребра, и сердце, которое еще держалось.
— Тебя…
Пес закрыл глаза.
Он не собирался ни звать на помощь, ни сопротивляться, казалось, полностью смирившись с тем, что издохнет сейчас, в присвоенном доме. Тот, предавший старых хозяев, и к новым относился с полным равнодушием, наверное, это было справедливо.
— Ненавижу, — шепотом сказала Ийлэ и, дотянувшись до рта, из которого воняло, вдохнула каплю силы. Пальцы надавили на грудь, призывая разрыв-цветок к спокойствию. И тот откликнулся. Замер, позволяя псу сделать вдох.
Наверное, ему казалось, что облегчение — это разновидность агонии.
И вдохнул он глубоко, насколько хватило сил, а выдохнул резко, и на губах запузырилась кровь.
Ийлэ усилила нажим, второй рукой быстро рисуя на грудной клетке пса знаки подчинения. Она не была уверена, что у нее получится, как не была уверена, что хочет, чтобы получилось, но…
