Словами огня и леса (СИ) - Дильдина Светлана

Увлекся и не заметил, что поет уже громко! Не услышал даже звона браслетов!

— Нет, я не сержусь, — улыбнулась она. — У тебя хороший голос. Не ожидала. Пойдем-ка со мной… а то сюда сбежится весь дом.

Эти комнаты оказались красивей всех других, вместе взятых. Подумалось — отсюда можно долго не выходить, не наскучит. Даже небольшой бассейн по центру, поплавать не выйдет, но освежиться в жару самое то. Проточная вода переливалась золотом, пол был выложен диковинными узорами, напоминающими водяные лилии. Камни казались живыми — они почти дышали. Приятно наступать на такой камень босыми ногами…

Из-за воды тут казалось прохладней. А с карниза над окном свисали гибкие стебли с крохотными сиреневыми цветами, пушистыми листьями.

Девушка устроилась на узком длинном сиденье со спинкой; Огоньку указала на пол подле себя. Вскинула голову — зазвенели длинные серьги из множества колец и цепочек. Вся — звон и сверкание, яркие краски, молодость и веселье. Нет, она меньше походила на Кайе, чем показалось при первой встрече. И дело не только в чертах. Киаль была такая, такая… С ней не вязались гнев или хмурость, лишь свет и некая неотмирность. Те двое точно ее родные братья??

Девочка-прислужница поставила на столик возле хозяйки поднос с чашками, темными, украшенными замысловатым узором — от них ароматный пар поднимался, — и плетеное блюдо с разноцветными плодами расположилось рядом. Таких и не видел раньше. А еще — золотые лепешки, и коричневые кусочки чего-то, и хрустящие даже на вид завитки в меду… Огонек невольно сглотнул — нет, голодом его не морили, кормили в десять раз лучше, чем на прииске, но такого пробовать не доводилось.

— Садись. Бери, что хочешь — ты голодный, наверное.

Огонек устроился на теплых плитах пола.

— Спасибо, — он теперь только понял, насколько голоден — робко взял самую румяную лепешку и надкусил, отпил глоток из чашки. Постепенно робости поубавилось — лепешки со вкусом меда таяли во рту, а питье напоминало мальчику о нагретых солнцем ягодах.

Двигался он неловко, и смущало то, что Киаль следила за ним. Смотрела — и улыбалась. Взмахивала неправдоподобной длины ресницами, живая, хорошенькая.

— Так ты Огонек? Настоящее имя?

— Нет, если бы. Настоящего я не помню. Так назвал меня Кайе.

— Конечно! Хорошо назвал — мог придумать что и похуже, воображение у него бурное. Но ты похож. А знаешь, болотные огоньки заманивают путников в трясину! А еще есть огни тин — это куда хуже! Они катятся…

Мальчишка вздрогнул, прижал пальцы к губам. Одно лишь название вызвало дурноту… хотя не не помнил таких, о которых сказала девушка.

Девушка удивленно подняла тонкие брови.

— Ты что?

— Так… сел неудобно, — ляпнул он первое пришедшее на ум.

— А что ты еще умеешь? А может, играешь на ули или тари?

— Нет, никогда не видел ни одного, — признался Огонек, — А петь… Я могу.

С удивлением понял, что память его пощадила не одну песню. А ведь на прииске и не пытался… Затянул первое, что пришло на ум, только оно и могло вспомниться при виде Киаль:

Луна идет за горы Нима,

Когда девушки с медными браслетами

Танцуют в лунном круге..

Если бы весенний ветер

Подарил им крылья,

В небе стало бы больше птиц…

Серебристый и легкий голос неожиданно отразился от стен, и казалось — поют самое меньшее два Огонька.

— Это Север, — сказала Киаль. — Нима — горная цепь. Откуда ты знаешь?

— Так пела моя мать, — ответил мальчишка прежде, чем сообразил.

Девушка рассмеялась. Попросила еще, и еще, а он все пел и пел, не зная, откуда что берется. О нежно-розовых рассветных вершинах, белоснежных волосах Владычицы водопадов, и языке самоцветов, которые хорошо держать полной горстью или разглядывать по одному.

Киаль слушала молча, внимательно. Когда мальчик перевел дух, сказала задумчиво:

— Как всё это странно… Ты хорошо пел, и зла я тебе не желаю, но вот откуда ты знаешь песни севера?

— Я полукровка…

— Но чтобы их выучить, недостаточно одного лишь рождения! И твое прошлое не сумели раскрыть, но столько песен ты помнишь…

Словно под ледяной дождь с градом вытолкнули Огонька из теплого дома.

— Ала… я случайно, я же не знал… — начал он, и замолк.

— Что с тобой? — спросила Киаль, и вздохнула: — Не беспокойся. Я ценю талант. Меня ты порадовал, и вообще, пока он тебя защищает… — она вновь задумалась и сказала уже невпопад, отвечая собственным мыслям: — С ним можно ладить, по правде сказать…

Пора было отправляться восвояси. Киаль его не гнала, но по всему было ясно — время песен закончилось.

Ощутив себя очень одиноким, Огонек поднялся с коротким поклоном и пошел к двери — высокой арке, прикрытой чем-то вроде занавеси из нанизанных на нити маленьких деревянных бусин. Они зашуршали, как ливень, когда отодвинул, и градинками стукнули по плечам.

Но, оказавшись снаружи, он снова повеселел. Кажется, у него в этом доме появился еще один союзник. Если Киаль хоть немножечко на его стороне… и какая она красивая!

**

Меж листьев ветки, протянутой вдоль дороги, возникла серебристо-черная мордочка зверька — вроде того, что Огонек видел, выбравшись из реки.

Мальчишка невольно рассмеялся, вспомнив того, возле реки — такой же забавный и любопытный. А ведь сейчас они не в лесу, лишь в предместьях.

— Хочешь такого?

Огонек не успел ответить. Кайе выпрыгнул из седла, почти подлетел к дереву, ухватился за ветку — и стащил зверька вниз за полосатый черно-белый хвост под отчаянные вопли.

— На! Крепче держи, а то вырвется. Смотри, они проказники страшные! — С этими словами Кайе впихнул пленника в руки Огонька, вскочил в седло и снова направил грис вперед по тропке меж деревьев рощицы.

Подросток с трудом закрыл рот.

— А… это…

Зверек тяпнул мальчишку за палец. Сильно, до крови. Вскрикнув, Огонек выпустил пленника — а грис рванулась вслед за скакуном Кайе.

Огонек одной рукой держался за шею грис, а другую поднес ко рту, пытаясь остановить кровь.

Зря. Потому что на следующем повороте он вылетел из седла. Успел увидеть огромный пень, увенчанный острыми зубьями — ощерившись, пень изготовился впиться в грудь и горло.

«Мама»… — успел подумать — и вспышка темного огня на миг лишила сознания. Пошевелился — что-то пыльное…теплое… нет, горячее! Он лежал в середине кострища, недавно прогоревшего — так показалось вначале. Потом сообразил, что нет пня.

— Поднимайся! Ты цел? — Кайе протягивал ему руку.

— Оййее… — Огонек попытался вскочить, но скачка и новый ушиб дали о себе знать, и он поднялся лишь на четвереньки. — Что это было? — спросил растерянно, — Мне почудилось, такой пень…

— Не почудилось.

— А… — тошнота подкатила к горлу. Огонек видел пепел на самом себе, на одежде, дышал этим пеплом — но тот не обжигал, будто костер прогорел с час назад, оставив о себе только память. Кайе смотрит с досадой, хоть и немного встревожено. А значит, значит…

— Я же защиту тебе обещал! — сказал он, словно всё объясняя.

— Оххх… — Огонек сглотнул колючий сухой комок. — Ты… Ты сам…

— Я.

Первый порыв был прямо так, на четвереньках, рвануться в лес, затаиться где-нибудь под корягой, и никогда, никогда…

— Прости, я не умею ездить верхом, — прошептал Огонек еле слышно, стараясь скрыть дрожь.

— Научишься. На сегодня хватит, — спутник его улыбался, помогая встать, отряхивая, хоть это бесполезно было, лишь сам перемазался. Кожа юноши была горячей. Огонек вспомнил — а ведь так было все время, но думал — то от солнца, то от быстрых движений. Отвел взгляд от выжженного круга; его трясло. Всего-то выжженный круг, но… так близко.

Кайе взял его за руку:

— А ну-ка, посмотри на меня.

Произнес почти жалобно: