Сергей Алексеев - Волчья хватка. Волчья хватка‑2 (сборник)
Кроме того, подвязавшись плащом, Ражный скрыл под ним старую рану, по крайней мере от глаз противника.
Соперник был серьёзным и сильным, по своему опыту, полученному в страннической жизни, вряд ли уступал Скифу; он мог разорвать на нем пояс аракса, мог распустить по нитке рубаху, но не имел права до победы срывать с него плащ возлюбленной.
Ражный надеялся, что «снежный человек» не знает его уязвимого места…
Вчерашняя баня и предвкушение поединка сделали его чувства лёгкими, поэтому он без труда взмыл нетопырём, дабы осмотреть пространство будущего ристалища, и в тот же миг вдруг увидел призрачное зеленовато-жёлтое свечение одинокой фигуры калика, бегущей по его следу совсем близко. Появление сирого на своём следу Ражный расценил как покушение на его волю, на право выбора, существующее в Сергиевом воинстве как уставная истина и, развернувшись, встал в боевую стойку кулачного зачина.
Калика мог прислать бренка или, ещё хуже, настоятель Урочища, каким-то образом прознавшие о поединке и вздумавшие предотвратить его…
Сирый крался по следу, словно рысь к близкой добыче мягкими, бесшумными скачками, точно ориентируясь в темноте. И опасность почуял в последний миг, когда было поздно; он сам наскочил на кулак и отвалился навзничь.
— Ражный? — калик тут же натренированно вскочил, оттолкнувшись руками. — Ты что? Сирых грех обижать! Знаешь ведь, руки не подниму, по обету…
Это оказался тот самый калик, что приносил поруку о поединке с Колеватым. «Свой» калик, Друг душевный, ибо принёс счастливую поруку, можно сказать, победу на Пиру Свадебном! Обычно в таком случае араксы воздавали им богатые дары, хмельным мёдом упаивали и всячески привечали, а сирые пользовались таким расположением и, бывало, по неделе гостили.
Ражный до сей поры ещё не отблагодарил калика — не сводили ни дороги, ни судьба, и от того ощутил неловкость.
— Прости, брат, — повинился он. — Не разглядел в темноте…
— Я к нему с вестью, а он?.. А если б пришиб? И что?.. Получил благодарность!
— Тебя кто послал, друг мой сирый? — примирительно спросил Ражный.
Тот утёр лицо снегом, понял, что бить больше не будут, и расхорохорился:
— Дед пихто!.. Озверел, что ли? Над каликом измываться!.. А говорят, благородный, обычаи блюдёт!..
— А ты ходи открыто! — отпарировал Ражный. — Не крадись чужим следом.
— У меня походка такая. Вот ты сейчас зачем здесь торчишь? Ведь давно уже стоишь — переминаешься.
— Бренку жду.
— Врёшь, все бренки нынче в Урочище. Ты же вроде на ристалище пришёл? Рубашенку-то зачем подпоясал верёвкой?
Ражный запахнул тулуп:
— Чтоб топор носить.
Сирый погрозил пальцем:
— Смотри! Ты хоть знаешь, с кем схватишься? Ты про Сыча-то слышал? Это же не человек — носорог!
— Не твоё дело.
— Во нынче какие послушники! — изумился калик. — Поединки устраивают в Вещерских лесах! Виданное ли дело?..
— Зачем шёл за мной?
— Не шёл — бегаю со вчерашнего дня! Столько вёрст отмахал до твоей хоромины, а заглядываю — нет никого. Я по следу и к кукушке попал. А разве у неё правды найдёшь?
— Что же ты бегаешь?
— Предупредить хотел — три дня осталось!
— Каких три дня?
— Послушания три дня! И конец твоей вольной жизни.
— Ну-ка, сирый, объясни толком. Ничего не пойму. Ты откуда здесь взялся?
— Откуда… Из Урочища! Ты что, не слыхал? Брата своего, Драча, выгнал, а тот бренке сказал. Вече собиралось! Без малого сутки старцы у огня сидели, судили да рядили… Ох, чего я только не наслушался! И про тебя все знаю. Незавидная у тебя судьба, Ражный. Уж лучше бы в калики определили. Или уж рубахи шить…
— И куда же меня определили? — перебил его Ражный.
— А ты не догадываешься? На ветер поставят! Через три дня бренка за тобой явится.
— На ветер?
— Чему ты радуешься, олух? Или не понял? На радун!
— Говорили же, холостых не ставят?
— Теперь на это не глядят! Скоро весь Полк по ветру пустят…
— Погоди, что же в этом плохого?
— Что?! — изумился и отступил сирый, взмахув руками, слов не находил. — Ну, ты и… Он ещё спрашивает!.. Не у меня — у кукушки своей спроси! Она скажет!.. Если знает.
— Я слышал, это какая-то особая каста…
— Верно! Каста, а знаешь, что отдать придётся? — он покрутил пальцем у виска. — Ты хоть соображаешь?.. За все приходится платить, а за возможность летать — очень дорого! Ты что думал, на верёвках повисел, на Правиле покувыркался и уже овладел Правилом? Тогда бы мы все, как птицы, порхали… Истинным Правилом владеют только те, кто на радун встал.
— Волю отнимут?
— Не спрашивай, не скажу! — почему-то обиделся сирый. — Верь на слово — уходить тебе надо. Калюжному одного намёка хватило, сразу все понял, послал своего бренку и ушёл. Так что разваливай свою хоромину и топай отсюда.
— Зачем же разваливать?
— Ну спали её сам! И чтоб следа не осталось. Все равно не потребуется.
Ражный подтянул к себе калика, встряхнул слегка:
— Или говори все, что знаешь, или… ступай себе, друг сердечный.
Тот вывернулся, одёрнул свою одёжину:
— Не хватайся! Не заслужил такого обращения. Не спалишь избу — сожгут сегодня. Если уже не полыхнула…
— Посоветуешь в мир бежать?
— От чистого сердца помочь тебе хочу, по-отечески. Не упирайся, как отрок, — он придвинулся к уху: — На вече Гайдамак присутствовал. Ослаб его, как опричника, посылал…
Ражный отпрянул:
— Тогда понятно!..
— А ты не торопись судить. Сначала выслушай!
— Говори.
— Мне что же, кричать на весь лес?
— Кто нас ночью услышит?
— Сороки! И растрещат потом! — сирый оттянул воротник его тулупа, заговорил гундосым полушёпотом: — Гайдамак за тебя вступился перед бренками. Кто был на вече, всякий подтвердит.
— Его что, совесть заела?
— Послушай, вотчинник, а тебя учил отец уважать иноков? И блюсти законы старшинства? Гайдамак уже лет двадцать, как самый приближённый опричник!
— Отец учил жить по законам братской справедливости, — отчеканил Ражный. — Уважать достоинство, а не возраст и положение.
— Скажи ещё, тебя осудили не по справедливости!
— Я повиновался суду.
— Вот сейчас и подумай, — калик все больше смелел. — Что бы стало, коли Гайдамак не убедил бы Ослаба волка против выставить? Не буйного Нирву, а зверя дикого? В твою гордую голову приходило, что он уберёг тебя от смерти?
Ражный отчего-то вспомнил вдову-сороку, мужа которой удавил Нирва, и непроизвольно передёрнулся. Сирого это почему-то вдохновило:
