Александр Меньшов - Пряди о Боре Законнике
Откуда-то вышли несколько дозорных из числа гибберлингов.
Не буду описывать свой долгий путь к городу. Дозорные с Острого гребня провели меня до ворот, а затем направились назад. Тут меня встретил Торн. Он проговорил что-то про типа: «Рад встрече». Я отмахнулся и пошёл домой.
Ну, их всех! Правда, вслух сего не сказал, но вахтмейстер, думаю, всё понял.
Усталость никуда не ушла. Её стало больше… А с ней и больше раздражения…
Чем ближе я подходил, тем медленнее был шаг. И вот ноги сами собой остановились в паре десятков шагов от дома…
Это жилище нам со Стояной в некотором роде подарила гибберлингская община. Круглобокий старенький домишко… невысокие ступени… из отверстий в крыше пробивается желтоватый свет от масляных светильников… и ещё пахнет чем-то съестным…
Я долго стоял, глядя невидящими глазами прямо перед собой. В голове крутились какие-то тёплые воспоминания, пробегали картинки из прошлой жизни… И вдруг это всё разом пропало, едва до моего уха донёсся тихий детский плач.
Я вздрогнул и чуток попятился.
Стой, Бор! Ты чего? — задёргался разум. — Всё в порядке… Не бойся.
Дыхание сбилось, стало прерывистым. А ещё вдруг запекло к глазах.
Детский плач затих и я несмело пошёл вперёд. За дверным пологом мне открылась мирная картина: Стояна сидела с полуприкрытыми глазами, опираясь щекой о свой кулачок, и тихо покачивала деревянную люльку, висевшую на канатах. Она даже не заметила моего присутствия. Тоненькая… с нежными чертами лица… на худеньких плечиках висит меховая накидка…
Она казалась беззащитной, слабой. Но меж тем, было в ней что-то… что-то особенное… что заставляло сердце задрожать, затрепетать.
Прошла, наверное, минута. Я встревожено глядел на эту домашнюю идиллию, и спрашивал сам себя: «А если мне тут место?»
Да, действительно! Такое ощущение, что я здесь чужой.
Как-то всё поменялось. Сама обстановка переменилась. И сразу не поймёшь в чём причина. Одно точно: кажется будто всё тут улыбается, цветёт… и бах — я, как снег на голову.
В этот момент Стояна резко повернулась и чуть всхлипнула, увидев мою фигуру. Секунда, и она стрелой бросилась ко мне на шею.
Жаркие поцелуи обожгли мои щёки, лоб и даже глаза. А потом я почувствовал горячие слёзы: Стояна тихо-тихо плакала и что-то шептала. Нельзя было разобрать ни одного слова.
Мы долго стояли, обхватив друг друга. Я еле-еле сдерживался. Сердце, буквально, рвалось из груди.
— Пойдём… пойдём со мной…
Стояна резко схватила меня за руку и потянул к люльке. Я не сопротивлялся, а лишь закрыл глаза, и открыл их, когда в живот упёрлось что-то твёрдое.
В тусклом свете масляных светильников мне предстала следующая картина: внутри детской люльки лежали два малюсеньких тельца, два маленьких человечка Их смешные носики сопели, губки стянулись так, будто сосали мамкину грудь; а ручки лежали у подбородков, сжимая крошечные кулачки.
— Двое? — я не узнал свой голос.
Мне даже показалось, что это сказал кто-то другой.
— Да, — заулыбалась Стояна. — Мальчик и девочка…
— Двое? — повторил я, не веря своим глазам.
Первым желанием было коснуться детей, но едва я увидел, насколько громадна моя ладонь в сравнении с ними, как тут же испугался и отдёрнул руку назад.
— К-к-как… как их зовут? — во рту у меня пересохло.
Мне показалось, что Стояна то ли смутилась, то ли испугалась. Она потупила взор и что-то пробормотала. Но потом собралась и уже чётче произнесла:
— Мальчика назвала Зимой… а дочку — Искрой.
Мы со Стояной переглянулись. Некоторое время я про себя повторял имена детей.
У меня вообще было такое ощущение, будто это всё сон. Да ещё эта тишина вокруг, нарушаемая лишь тихим потрескиванием горящего масла. Всё один к одному…
Я положил в сторону котомку, связку рогов дрейка, скинул шубу, отцепил оружие. И всё это в каком-то тумане.
Стояна по-прежнему покачивала люльку да глядела на меня своими большими глазами.
— Ты… ты…
Она никак не могла сформулировать вопрос. Я замер и обернулся.
— Ты не рад?
— Почему? Нет… я… ты…
О, Сарн, что с моим языком? Так, Бор, возьми себя в руки.
Я сел на скамью и хлопнул себя по ноге:
— Честно скажу, что никак не могу придти в себя от той мысли, что я… что я… уже отец. Да ещё двоих!
— Но ведь мы знали, что у нас будет…
— Знать и ощущать — разные вещи… Извини, может со стороны я выгляжу чёрствым. Но… но я действительно не могу придти в себя… Меня переполняют чувства… много чувств…
Полог откинулся и внутрь скользнул Торн. Он кивком поздоровался со Стояной и негромко бросил:
— Жду-у-ут!
Вахтмейстер закивал головой, дополнительно подтверждая собственные слова.
Н-да! Быстро же Старейшина меня призвал! — я ухмыльнулся, но всё же послушно поднялся. Потный, вонючий, грязный — не дали мне придти в себя.
Стояна печально вздохнула, но тоже закивала головой. Торн же делал вид, что ему безразлично, пойду или нет. Он крутил головой по сторонам, а когда его взгляд натолкнулся на рога дрейков, застыл, как истукан.
Я вновь надел верхнюю одежду и, прихватив сверток с печатью, решительно тронулся за порог. Вахтмейстер замешкался, но чуть позже догнал меня на улице.
— Э-э-э-то… э-э-э…
— Это рога, — отрезал я.
— Д-д-д…
— Да, дрейков.
Дальше мы шли молча. Под ногами похрустывала ледяная корка, образовывавшаяся к ночи, после дневного таяния снега. Снаружи было мерзковато. Это из-за сырости… Весной все время так. Терпеть не могу раннюю весну. И вообще…
Тут я провалился в лужу и стал сердито материться.
Спустя какое-то время мы добрались до дома Старейшины. Тут было полно гибберлингов. Мы прошли внутрь, а следом поднялись только Торн, Ползуны, Сутулые да Краснощёкие.
Фродди копошился у своего стола заваленного кипой бумаг. Завидев меня, он радушно раскинул руки и пригласил присесть.
— С возвращением тебя, мой друг! Располагайся удобнее, да поведай о своих приключениях.
Я улыбнулся и окинул собравшихся взглядом. Рассказ мой был короток, многое из него опустил — про голоса, про замерзшего мертвеца и его странное копьё, про невесть откуда взявшиеся у меня необычные способности. В общем, всё это опустил и свёл повествование до минимума.
— Голем? — удивленно переспросил Старейшина.
Мне показалось, что он словно пытается заглянуть мне в разум.
— Да, а что? — изогнул я брови в вопросе.
— Как же ты его одолел?
— Зачарованной стрелой. Попал ему в «сердце».
Гибберлинги зашептались.
