Виктория Угрюмова - Все волки Канорры
— Ее светлость всегда была высокого мнения о моих скромных возможностях, — ответил великолепный дворецкий.
— Тише, — сказала Гризольда, для которой ни на земле, ни на небесах, ни в Аду не существовало авторитетов. — Вы мешаете смотреть. То есть вы утверждаете, что эти пятьдесят солдатиков, которые простояли столбом у нас в коридоре всю предыдущую неделю, что-то собой представляют? Можете говорить, чтобы ответить.
— Спасибо, — прошипел Сатаран, прицеливаясь, чтобы схватить непочтительную фею и закусить ею пару десятков фьофьорли, которые оказались не самой изысканной пищей.
— Не бузите, — остановила его достойная фея. — Я сейчас не в настроении драться.
Сатаран подавился протестующим возгласом.
— Еще как представляют, дорогая Гризенька, — откликнулся Гампакорта. — Наш мальчик не только сумел вытащить их из-за такой грани, о которой даже думать страшно, но и пробудить к новому бытию. Признаться, я даже несколько завидую.
— А вам-то чего завидовать? Вы же им, вроде, король или князь?
— Я далекий потомок того повелителя, который оставил их на произвол судьбы, когда пришло время воссоединиться со своей возлюбленной. А Зелга они избрали своим вожаком.
— Кем-кем?
— Вожаком. Это очень древняя традиция, старая как мир. Своему князю они служат, как служат люди, до передела людских возможностей. Но стая, как вы понимаете, это единое целое. Однажды избрав вожака, они не просто преданы ему, они передают ему часть себя, питают его своей силой, насыщают энергией. Не скажу, что еще — ни у меня самого, ни у большинства моих предков не было собственной Стаи. Это великая честь.
— Узя от зависти слопает своих тараканов, когда узнает, — хихикнула Гризольда.
— Помилуйте, Гризенька, что вы говорите, он же не каннибал!
— Тогда слопает свой ночной колпак. Он землю перевернул, чтобы войти в историю, а Галя палец о палец не ударил, а уже перещеголял большинство Кассаров — он вам и Зверопус, он вам и Хозяин Спящего, он вам — вишенкой на тортике — Вожак Волков Канорры. — Гризольда нахмурилась. — Нужно смотреть за таксидермистами в оба — им такой кассариец в жизни не попадался, а они сейчас немножко того, и их может занести.
— Странное должно быть ощущение, — вдруг заговорил Такангор, внимательно наблюдавший за происходящим. — Если это хоть чуточку похоже на то, когда на тебя надевают корону минотавров, то кажется, что ты всем должен и тебе все должны. Не завидую я милорду Зелгу.
— Но вы же ощущаете прилив сил? — спросил Гампакорта, не скрывая волнения.
— Ощущаю. Но сил мне и своих хватало, а вот забот прибавилось. — И уже ни к кому конкретно не обращаясь, минотавр забубнил. — Видимо, в жизни каждого солидного мужчины однажды назревает серьезный воспитательный разговор с не в меру скрытной маменькой.
* * *
При виде призрачных рыцарей, лорд Саразин пожелтел и в отчаянии выкрикнул Слово Дардагона. Равнина содрогнулась, земля пошла волнами, стены Нилоны завибрировали. Люди откликнулись испуганными криками, лошади — ржанием. Древнеступ сделал смелую попытку встать на дыбы, будочка перекосилась, Юлейн с Гегавой изо всех сил вцепились в резные перильца.
Туманный стой даже не дрогнул.
Ты уязвим, пока ты жив
Адель Лэнгл
— Пупсик, — требовательно сказала мадам Мумеза, поправляя съехавшую шляпку.
— Лютик, — заговорил Намора ласковым голосом экскурсовода, — ты, вероятно, хочешь спросить, почему на них не действует Слово Дардагона. Все проще простого — они духи. Их не сдуть с поверхности мира каким-то Словом. Они остались здесь по собственной воле, не спрашивая ничьего соизволения, явились к Зелгу по какой-то личной причине, и покинут этот мир тоже исключительно по собственной воле.
— Но все-таки Дардагон, — в сомнении протянула мадам Мумеза.
— Дардагон был благороден и великодушен, и к тому же не всемогущ. Он всегда знал разницу между смятенными душами, оставшимися здесь по чистой случайности; жертвами чьей-то злой воли; теми, кого держит на поверхности незавершенное дело или чужой приказ; и теми, кто сделал этот выбор сам, без принуждения, не из каприза, а движимый исключительно великими чувствами. Над последними он не был властен. Вот как, например, я, лютик — я люблю тебя и никогда тебя не покину, пускай бы даже все демоны Преисподней встали между нами.
— При твоей репутации, пупсик, — кокетливо сказала мадам капрал, — ты мало чем рискуешь, делая такое заявление.
Спустя несколько минут заскучавший Сатаран глянул в их сторону и вытаращил глаза от изумления.
— Что они делают? — спросил он у Флагерона.
— Целуются, — ответил огнекрыл с завистливым вздохом.
— На поле боя?
— Где ж еще? Я вам авторитетно заявляю, что любовь на поле боя не только не гаснет, но вспыхивает с новой силой. Уж я-то знаю, что говорю.
— Это уже весь Ад знает, — хмуро сказал Сатаран. — Когда начнется следующая схватка, я вас спрашиваю? То объятия, то вдумчивые беседы, то нелепые угрозы, а когда же дойдет до дела? Я воевать хочу!
Между тем, сражение уже кипело с неистовой силой.
Лорд Саразин, обезумевший Спящий Галеаса Генсена, прилагал все свои исполинские силы, все чародейское могущество, накопленное за предыдущие эпохи, чтобы преодолеть сопротивление кассарийского некроманта и поселиться в нем, как в захваченном замке. Ему нужно было совершить великое деяние — уничтожить личность Зелга, оставив в неприкосновенности его могущество, таланты и наследственные способности. Задача нелегкая, но он неоднократно добивался успеха в подобных колдовских поединках. Он понимал, что на сей раз противник силен, и даже гораздо сильнее, чем он мог предположить, затевая эту авантюру с вторжением в Тиронгу, но все еще не осознавал, с чем именно ему пришлось столкнуться, и удивлялся, что Зелг до сих пор успешно защищается.
Саразину требовалось как-то отвлечь внимание остальных участников сражения от их поединка, и он воззвал к силам Тьмы, желая призвать новых воинов для новой великой битвы. Воззвал, вложив в это колдовство всю ярость и неистовство, всю силу, которая позволяла ему повелевать запредельными тварями, — и замер в недоумении и растерянности. Ничего не произошло, будто его сковали по рукам и ногам тяжеленными железными кандалами, будто его великий дар, словно беспомощного узника, заточили в подземелье, где он может бесконечно и безрезультатно биться головой о несокрушимые каменные стены, причиняя боль только себе самому.
Зелг смотрел на него с нескрываемым сочувствием. С таким же успехом мог бы продолжать сопротивляться до зубов вооруженный рыцарь, попавший в болото. Он бьет мечом направо и налево, он крушит палицей невидимых врагов, схвативших его во тьме, он выкрикивает проклятия — но все бесполезно, он зря тратит и свое воинское искусство, и великую силу. Этот враг иного рода, и он неодолим. Рыцарь обречен. Что бы он ни воображал, на что бы ни надеялся, рано или поздно он проиграет.
