Джоан Роулинг - Гарри Поттер и Реликвии Смерти
Где–то вдали они слышали Пивза; тот носился по коридорам и распевал победную песню собственного сочинения:
Наш Поттер был Избранник, и УпСики накрылись,
Он Лорде дал по морде, и мы повеселились!
— Правда, позволяет осознать весь размах и трагизм случившегося, а? — сказал Рон, открывая дверь и пропуская Гарри и Гермиону вперед.
Счастье придет, подумал Гарри, но сейчас оно было приглушено чувством опустошенности, и боль от потери Фреда, Люпина и Тонкс пронзала его, словно от физической раны, каждые несколько ступенек. Больше всего он ощущал колоссальное облегчение и безумное желание спать. Но в первую очередь он должен был объяснить Рону и Гермионе — они столько времени были вместе с ним, они заслужили правду. Он тщательно пересказал все, что видел в Думшлаге и что потом случилось в лесу, и они даже не начали еще выражать свой шок и изумление, когда наконец–то они добрались до места, куда шли, хотя ни один из них не упомянул место назначения.
С того раза, когда он ее видел, гаргулья, охраняющая вход в директорский кабинет, откинулась в сторону; она стояла скособочась, смахивая на боксера в состоянии грогги, и Гарри подивился, сможет ли она в дальнейшем различать пароли.
— Мы можем пройти? — спросил он гаргулью.
— Валяй, — простонала статуя.
Они перебрались через нее и ступили на каменную винтовую лестницу, медленно поднимающуюся наверх, как эскалатор. Добравшись до верха, Гарри открыл дверь.
Он едва успел заметить каменный Думшлаг на столе, где он его оставил, как душераздирающий шум заставил его громко вскрикнуть. Он успел подумать о проклятьях, вернувшихся Упивающихся Смертью и возрождении Волдеморта…
Но это оказались аплодисменты. Повсюду на стенах директора и директрисы Хогвартса стоя награждали его овацией; они махали шляпами (некоторые — париками), тянулись через свои рамы, чтобы пожать друг другу руки; они пританцовывали вверх–вниз в креслах, в которых они были нарисованы; Дайлис Деруэнт в открытую всхлипывала, Декстер Фортескью размахивал слуховым рожком; а Файнис Найджелус выкрикнул своим высоким неприятным голосом: «И позвольте заметить, что факультет Слизерин тоже сыграл свою роль! Пусть о нашем вкладе не забывают!»
Но Гарри смотрел лишь на человека, изображенного на самом большом портрете, прямо за директорским креслом. Слезы стекали из–под полумесяцевидных очков на длинную серебряную бороду, и исходящие от него гордость и благодарность легли на душу Гарри таким же бальзамом, как песня феникса.
Наконец Гарри поднял руки, и все портреты уважительно замолчали. Они широко улыбались, некоторые вытирали глаза, и все жадно ожидали, когда он заговорит. Он, однако, обратился к Дамблдору, и заговорил, выбирая слова с огромной осторожностью. Конечно, он был вымотан, глаза закрывались сами собой, но все же он должен был сделать последнюю попытку, спросить последний совет.
— То, что было спрятано в снитче, — начал он, — я бросил это в лесу. Я не знаю, где именно, но я не собираюсь возвращаться и искать снова. Вы согласны?
— Дорогой мой мальчик, я согласен, — ответил Дамблдор; прочие портреты выглядели сконфуженными и заинтригованными. — Мудрое и смелое решение, впрочем, меньшего я от тебя и не ожидал. Кто–либо еще видел, где оно упало?
— Никто, — ответил Гарри, и Дамблдор удовлетворенно кивнул.
— Однако подарок Игнотуса я намерен сохранить, — продолжил Гарри, и Дамблдор просиял.
— Ну конечно же, Гарри, он твой навсегда, пока ты сам не передашь его!
— И остается еще это.
Гарри протянул Старшую палочку, и Рон с Гермионой взглянули на нее с уважением, которое даже в гаррином одурманенном и полусонном состоянии ему не понравилось.
— Я ее не хочу, — произнес Гарри.
— Что? — громко воскликнул Рон. — Ты свихнулся?
— Я знаю, что она сильная, — устало ответил Гарри. — Но с моей мне было лучше. Так что…
Он пошарил в сумочке, висящей у него на шее, и вытащил два кусочка остролиста, по–прежнему соединенных лишь тонкой жилкой пера феникса. Гермиона сказала, что эта палочка не может быть починена, что поломка слишком серьезна. Единственное, что он знал — что если это не сработает, ничто не сработает.
Он положил сломанную палочку на директорский стол, прикоснулся к ней самым кончиком Старшей палочки и сказал: «Reparo».
Когда половинки волшебной палочки скрепились, красные искры брызнули из ее кончика. Гарри понял, что ему удалось. Он подобрал волшебную палочку из остролиста и пера феникса и внезапно ощутил в пальцах тепло, словно палочка и рука радовались своему воссоединению.
— Я собираюсь вернуть Старшую палочку, — сообщил он Дамблдору, наблюдавшему за ним с большой любовью и восхищением, — туда, откуда она была взята. Она может оставаться там. Если я умру естественной смертью, как Игнотус, ее сила пропадет, верно? Получится, что ее предыдущий владелец никогда не был побежден. Это будет ее концом.
Дамблдор кивнул. Они улыбнулись друг другу.
— Ты уверен? — спросил Рон. Едва заметная тоска была слышна в его голосе, когда он смотрел на Старшую палочку.
— Я думаю, Гарри прав, — тихо проговорила Гермиона.
— От этой палочки больше неприятностей, чем она того стоит, — сказал Гарри. — И ей–богу, — он отвернулся от нарисованных портретов, думая теперь лишь о своей кровати, ожидающей его в гриффиндорской башне, и гадая, сможет ли Кричер принести ему туда сэндвич, — у меня уже было столько неприятностей, что хватит на всю жизнь.
Эпилог. Девятнадцать лет спустя
Осень в этом году наступила внезапно. Утро первого сентября было хрустящим и золотым, словно яблоко. Когда маленькое семейство поспешно пересекало грохочущую дорогу, направляясь к огромному, грязному от сажи вокзалу, выхлопы автомобилей и выдохи пешеходов играли в холодном воздухе, как паутинки. Две больших клетки дребезжали на вершине загруженных тележек, толкаемых родителями; сидящие в клетках совы неодобрительно ухали; рыжеволосая девочка с полными слез глазами плелась позади своих братьев, цепляясь за руку отца.
— Недолго ждать осталось, и ты тоже пойдешь, — сказал ей Гарри.
— Два года, — хныкнула Лили. — Я хочу сейчас!
Прохожие с любопытством смотрели на сов, когда семейство прокладывало себе путь к барьеру между платформами девять и десять. Голос Альбуса донесся до Гарри через окружающий гам; его сыновья продолжили спор, начатый еще в машине.
— Не попаду! Я не попаду в Слизерин!
