Роджер Желязны - Вариант единорога
Тощий лев-альбинос, по целым дням украшавший главный вход, неслышно вышел из темноты и зарычал, – коротко, но громко. Смит заслонил собой Глорию. Когда лев приблизился, Смит оглянулся – но ни одного сенатора уже не было; лишь в отдалении еще слышался топот кожаных сандалий.
– Мы одни! – встрепенулась Глория.
– Бега! – приказал Смит. – Я задержу его. Постарайся спастись!
– Покинуть тебя? Ни за что, любимый! Вместе – сейчас и до конца!
– Глория!
– Джей!
В этот момент лев возымел намерение броситься на добычу – и не стал тянуть с его осуществлением.
– Прощай, возлюбленный!
– Прощай! Прошу тебя – один поцелуй перед смертью.
Лев прыгнул, испуская хриплый рык и сверкая зелеными глазами.
– Согласна! Их уста слились.
Лев навис над ними – грозно, неотвратимо, надолго… Потом вдруг завертелся, размахивая лапами в том пустом пространстве между потолком и полем, для которого архитекторы не придумали специального названия.
– М-мм… Еще?
– Почему бы и нет? Жизнь так прекрасна! Минута пролетела незаметно… За ней прошла вторая.
– Слушай, а на чем там висит этот лев?
– На мне, – отозвался мобайл. – Вы, люди, не единственная жизненная форма, ищущая утешения среди реликвий своего прошлого!
Голос был тоненький и хрупкий, как у чем-то озабоченной эоловой арфы.
– Я бы не хотел показаться чрезмерно любопытным, – заговорил Смит, – но кто вы?
– Пришелец, – прозвенел тот, доедая льва. – Мой корабль попал в аварию на полпути к Арктуру. Я быстро уяснил, что на вашей планете моя внешность не пользуется признанием – за исключением музеев, где я могу сойти за экспонат. Принадлежа к довольно чувствительной и, я бы даже сказал, несколько самовлюбленной расе, – тут он изящно рыгнул, – я нахожу свое нынешнее положение весьма привлекательным: меж ярких звезд, в золе былых желаний, – он опять музыкально рыгнул, – затерянный…
– Ясно, – сказал Смит. – Спасибо, что скушали льва.
– Не за что – хотя я бы не сказал, что это было слишком благоразумно. Я, видите ли, теперь вынужден буду делиться. Нельзя ли второму мне пойти с вами?
– Пожалуйста! Вы спасли нам жизнь, и нам все равно надо будет чем-нибудь украсить гостиную, когда мы ею обзаведемся.
– Хорошо.
Пришелец раздвоился, испустив поток мелодических трелей, и свалился на пол.
– До свиданья, я! – крикнул он наверх.
– До свиданья, – донеслось оттуда.
С достоинством и важностью прошествовали они через Современность, миновав по дороге греческий и римский периоды. Бывшие Гладиатор, Гекуба и Пришелец стащили ключи у спящего сторожа, открыли двери и зашагали прочь от музея веселыми ногами и псевдоподиями.
Желязны Роджер
И вот приходит сила
Роджер Желязны
И вот приходит сила
1995, Е. Людников, перевод
Это продолжалось уже второй год и сводило с ума.
Все, что раньше работало, теперь отказывало.
Каждый день он пытался это прекратить, но все его усилия наталкивались на сопротивление.
Он рычал на своих студентов, безрассудно вел машину, разбил костяшки пальцев о стены. Ночами он лежал без сна и ругался.
Но не было никого, к кому он мог бы обратиться за помощью. Его проблема показалась бы несуществующей психиатру, который, без сомнения, попытался бы лечить его от чего-нибудь другого.
Тем летом он уезжал, провел месяц на курорте – ничего. Он принимал несколько галлюциногенных препаратов для пробы – опять ничего. Он пробовал записывать на магнитофон свободные ассоциации, но после прослушивания результатом была только головная боль.
К кому в обществе нормальных людей обращается носитель заблокированной силы?
…К такому же, как он сам, если сумеет его найти.
Милт Рэнд был знаком еще с четырьмя людьми, похожими на него самого, – его кузеном Гэри, ныне покойным; Уолкером Джексоном, негром-проповедником, уехавшим куда-то в южные штаты; Татьяной Стефанович, танцовщицей, в настоящее время находящейся где-то за Железным занавесом, и Кэртисом Легге, который, к сожалению, страдал шизоидным состоянием парано-идального типа и находился в учреждении для безнадежных душевнобольных. С другими он сталкивался ночью, но никогда с ними не говорил и сейчас не смог бы найти.
Блокады имели место и раньше, но Милт всегда справлялся с ними в течение месяца. Этот случай был другой и совсем особый. Расстройства, недомогания, волнения могут заглушить талант, сковать силу. Однако событие, которое полностью деморализовало его более чем на год, было не просто волнением, недомоганием или расстройством. Развод его доконал.
Знать, что где-то кто-то тебя ненавидит, уже несладко, но знать точную форму, которую эта ненависть принимает, проявить полную беспомощность против нее, постоянно жить с ощущением, как эта ненависть нарастает вокруг тебя, – это больше чем неприятное обстоятельство. Обидчик ты или оскорбленный, если тебя ненавидят и ты живешь в этой ненависти, она что-то забирает у тебя – она отрывает часть твоей души или, если хочешь, порабощает ум; она режет и не прижигает рану.
Милт Рэнд проволок свою кровоточащую душу по всей стране и вернулся домой.
Он мог сидеть и смотреть на лес со своего застекленного заднего крыльца, пить пиво, созерцать жуков-светляков под сенью деревьев, смотреть на кроликов, на темные силуэты птиц, на случайно пробегавшую лису, иногда на летучую мышь.
Он был когда-то жуком-светляком, кроликом, птицей, лисой, летучей мышью.
Одной из причин для его переселения подальше от города, прибавившего еще полчаса на дорогу, была дикая природа.
Теперь между ним и теми вещами, частицей которых он некогда был, осталось лишь застекленное крыльцо. Теперь он был один.
Гуляя по улицам, общаясь со студентами в институте, сидя в ресторане, театре, баре, он ощущал в себе пустоту там, где когда-то он был наполнен.
Нет такой книги, в которой говорится, как вернуть потерянную силу.
Ожидая, он перепробовал все, что приходило в голову. Бродя по раскаленной мостовой в летний полдень, переходя улицу на красный свет из-за того, что транспорт движется слишком медленно, наблюдая, как ребята в плавках играют у бурлящего гидранта, а грязная вода заливает им ноги, пока загорелые матери и старшие сестры в шортах и мятых блузках лениво приглядывают за ними, беседуя друг с другом в тени под козырьками подъездов или витрин магазинов. Милт пересекает город без определенной цели, чувствуя клаустрофобию при длительных остановках. Глаза заливает пот, очки в потеках, рубашка прилипла к бокам и выбилась, снова прилипает и выбивается на ходу.
После полудня наступает время дать отдых уставшим ногам, превратившимся в раскаленные кирпичи. На лужайке он находит скамейку, укрытую высокими кленами, опускается на нее и сидит бездумно минут двадцать пять.
