Александр Рыжков - Техномонстры
Потусторонние скелеты настигали!
Смертоносная орда светящихся кровью оживших мертвецов…
М-н-е-о-ч-е-н-ь-о-д-и-н-о-к-о, — сотряс Горы чудовищный, неживой и не мёртвый голос, отдающий чем-то металлическим до истерической дрожи в коленях, — Н-е-о-б-и-ж-а-й-т-е-м-о-и-х-г-о-с-т-е-й-о-н-и-у-м-е-ю-т-у-б-и-р-а-т-ь-о-д-и-н-о-ч-е-с-т-в-о-м-н-е-о-ч-е-н-ь-о-д-и-н-о-к-о.
В тот же миг случилась вспышка, подобная зениту тысячи солнц. Продлилась она секунду, но в этой секунде была целая вечность.
Вспышка прошла, оставив удивлённо озирающихся скелетов древних воинов наедине с самими собой. Преследуемые ими мыслящие исчезли.
Глава 21
Прощальная трапеза
Труп женщины, похожей на Филику, лежал у стены и заполнял камеру гнилостным, чуть сладковатым запахом смерти. Тартор стащил её с матраца сразу же, как ушли мучители. Обещанную еду так и не принесли. От голода сводило желудок. Спасительные мысли о каннибализме наёмник отгонял как только мог.
Шакалы в этот день уже не появлялись.
Запах был невыносимым: даже несмотря на то, что нос человека (в отличие от носа прима или крота) со временем способен привыкнуть к очень многому. Постоянно подкатывали рвотные позывы. Но рвать, увы, было нечем.
В дверную щель не переставали глядеть упивающиеся страданиями Тартора глаза.
Заключённый перевернул матрац на другую сторону и лёг. Уж сильно не хотелось лежать на той стороне, на которой лежало мёртвое тело. Да вообще, не хотелось находиться в одном помещении с трупом. Не хотелось — очень и очень мягко сказано… Лучше бы, разумеется, вообще подальше от «смертельной камеры» и от злополучного для Тартора Сара километров этак на сотню-другую.
Тартор попытался заснуть, но дикий голод и нараставшая боль в голове не давали этому случиться. Мысли о каннибализме всё сильнее сверлили голову радужными оправданиями. Что, собственно, в этом плохого? Неужели лучше умереть страшной голодной смертью, чем переступить через мнимый барьер каких-то там моральных устоев? Да и Тартор, по большому счёту, наёмник. А наёмники, как это всем известно, многие моральные устои переступают. Так что же в этом сверхъестественного? Перед ним лежат десятки килограмм съедобного мяса и жира. Кости и внутренности… Кстати, из голенной кости выйдет отличная дубинка! Можно будет ей размозжить череп кому-нибудь из мучителей! Как ведь всё хорошо складывается: и еда, и оружие! Судьба прямо-таки балует Тартора!
Наёмник было уже принялся вставать с матраца, но то ли из-за слабости в руках, то ли ещё из-за чего-то, он остался на месте.
Да что же это такое? Что, всё-таки отличает мыслящего от зверя? Моральные устои? Да, в принципе, они есть и у многих животных. И, кстати, они им следуют куда чётче, чем многие из мыслящих. Дигры, к примеру, славятся своей свирепостью и жестокостью. Но между собой они выясняют отношения без применения зубов, когтей, ороговевших наконечников хвостов и кислотных желёз: часами, а то и днями, они теснят друг друга в танце борьбы. И при этом не проливают и капли крови соплеменника. А если вдруг кто-то и найдётся среди них, нарушивший это неписанное правило — нападут всем стадом и, разумеется, разорвут наглеца на мелкие кусочки. Даже слопры живут по правилам. Обычно они обитают целыми стаями в громадных пещерах. И, какой громадной не была бы стая, подчиняются все воле одной доминирующей самки!
Тартор мысленно ухмыльнулся тому, что мучителям не удалось выбить из его головы знания про жизнь некоторых диких животных.
Но что же получается? Жраб и его подчинённые хотят поломать Тартора? Заставить его вконец перешагнуть через свою стену морали? Да чего уж переступать, они хотят разбить её! Затравить Тартора, замучить. Им, подлым мерзостным тварям, мало его физических страданий. Они хотят перебить его душу! И им это окончательно удастся, если Тартор снизойдёт до каннибализма…
Нет! Никогда! Ни за что! Уж лучше голодная смерть!
Тартор долго ворочался. Мысли, боль, трупная вонь — не давали ему заснуть. Но, в конце концов, дикая усталость взяла верх — его измученное сознание провалилось в сладкие объятия сна.
Филика, Филика, Филика! Даже во сне она не оставляет его в покое! Её вытесанный из скалы силуэт непоколебимым истуканом сидит в душе. Бередит, царапает, изводит сознание. Не даёт отвлечься. Заставляет нервничать, злиться.
Радужные вспышки.
Стало хорошо. Нет, не так, как становится хорошо отпетому пьянчуге в моменты сильнейшего алкогольного опьянения. Было хорошо по-другому… Было хорошо во всём: тело не болело, душа была спокойна, как Море Покоя в полный штиль, и в голове бушевало полное отсутствие плохих мыслей.
Туман размытых очертаний начал рассеиваться. Вот и желанный дом. Да что там дом — целая маленькая крепость! За ним всё чётче вырисовывалась серебрящаяся на нежном солнце лента реки. Западнее от дома алели, зеленели, багровели спелыми налитыми соком гроздями виноградные лозы. Севернее раскинули размашистые ветви, полные листьев, бескрайние поля табака. Самого лучшего в округе табака — в этом не было и малейших сомнений! На террасе у дома резвились дети. Много детей: и мальчики, и девочки всех возрастов. Укрывшись от обеденного солнца в тени беседки, окружённый очаровательной компанией молодых жён, за детьми наблюдал счастливый отец семейства. Гладковыбритое лицо бороздили первые морщины, в волосах виднелась проседь, но Тартор был счастлив, как никогда в свои молодые годы. В его душе теплились нежные чувства, наивные и открытые, словно у ребёнка. Он любил устоявшуюся жизнь. Любил жён. Всех — даже Риру, самую молодую и строптивую. Она, Рира, была чуть старше старшего сына. К ней Тартор относился снисходительно, как к дочери… Любил детей. Любил негаснущее тепло созданного его трудами очага. Любил реку, в которой по утрам ловил рыбу. Обычно попадалась одна мелочь: на корм дворовым котам. Но Тартор любил сидеть на берегу, вдумчиво глядеть на поплавок, не тронутый, порой, часами. Свежий утренний воздух, медленно восходящее из ночного укрытия солнце, расплёскивающееся миллионами багряных бликов на подёрнутой рябью реку, успокаивающе шуршащие на лёгком ветру камыши и стрекот цикад… Что же может быть лучше этого отдыха?
Столь яркая картина спокойной жизни, полной любви и заботы о ближних, начала блекнуть. Осыпаться, как высохшие листья с деревьев под сильным ветром. Поглощаться туманом. Тартор хотел остаться. Хотел скрыться внутри. Но чья-то сильная рука до крови вцепилась в его плечо и вырвала из засыпающего рая.
Филика! Филика! Филика! Подлая, дрянная Филика! Её наглое лицо щерилось золотыми клыками. Мерзопакостная Филика не дала остаться в прекрасном, выстраданном трудом и любовью мире.
