Алёна Реброва - Пути неисповедимых
Арланд злился, почти кричал на нее, но чем больше он кричал и говорил, тем глубже она уходила в свое молчание. Не выдержав, братец подошел к ней и вырвал из ее рук тетрадь, швырнул на пол, а саму ведьму поднял за плечи и затряс, что было сил. Придя в себя от такого, ведьма залепила ему с размаху пощечину, молча высвободилась из его рук, взяла тетрадь с пола и вернулась к окну.
Арланд стоял посреди комнаты как громом пораженный, на его бледной щеке проявился розовый след от ладони Бэйр. Он стоял так долго, наверное, несколько минут, а потом вдруг шагнул к окну и ударил ведьму по щеке.
Тут я обернулся собой и кинулся к брату, чтобы он не посмел навредить Бэйр, но он уже отошел сам и поспешил убраться в нашу с ним комнату.
Я хотел было подойти к Бэйр, успокоить ее, но когда посмотрел в ее сторону, наткнулся на такой ненавидящий взгляд, что мгновенно исчезло всякое приближаться к этой ведьме. Тогда я ушел в комнату к Арланду, оставив ее одну со своей злостью.
Брат сидел на кровати и угрюмо пялился в пол.
— Нам нужно уезжать отсюда, Лео, — сказал он мне, когда я подошел. — Я должен нанести на свое тело татуировки и попытаться вернуть способности инквизитора: я знаю, они еще есть внутри меня. Я поеду в Агирад, куда меня направили в Ордене, а ты отправишься со мной.
— А Бэйр?… — удивленно спросил я, опешив от таких слов.
— Здесь у нее есть все, что ей нужно, — ответил он безликим голосом. — Мы ей больше не нужны.
— Еще как нужны!…
— Когда она говорила с тобой в последний раз? — спросил Арланд, посмотрев на меня. — Она едва ли помнит нас с тобой, неужели ты до сих пор этого не понял? Мы должны оставить ее.
— Как же она может не помнить, ты что такое говоришь!? — меня так напугали его слова, что я чуть ли не закричал. — Она просто… просто…
— Я напишу тебе список трав, порошков и снадобий, которые нужны мне для восстановления татуировок. Ты полетишь в город и купишь все необходимое… если на что-то денег не хватит, украдешь, — перебил меня Арланд.
— Зачем что-то покупать? У Бэйр полно всяких трав и ингредиентов, она может сделать тебе что угодно…
— Она не станет ничего делать ни для меня, ни для тебя.
Не знаю, почему, но я поверил ему, и на следующий день полетел в город, взяв с собой бездонный мешок и деньги, которые мне дал Арланд. Почти все я истратил на половину указанных ингредиентов, остальное, как и велел брат, украл.
Когда я вернулся рано утром спустя три дня, с удивлением отметил, что в доме кое-что поменялось.
Печь никто не топил за время моего отсутствия, но обе комнаты были прогреты магией. Посуду никто не мыл, никто ничего не готовил — питались они тем, что мы с ведьмой заготовили на зиму. Но это все было не так странно, как то, что Бэйр я обнаружил спящей на кровати своей матери, куда раньше она никогда не ложилась. Ведьма была совершенно без одежды, ее смуглое тело едва ли прикрывало растрепанное одеяло и взбитые помятые простыни. Арланд же куда-то исчез.
Решив не будить ведьму, так как она бы все равно ничего мне не рассказала, я отправился на кухню, чтобы приготовить этим растяпам что-нибудь съедобное.
К полудню Бэйр так и не проснулась, но зато пожаловал братец, который на мои расспросы не отвечал, только взял мешок с ингредиентами и, вытолкав едва одевшуюся Бэйр из комнаты, заперся там.
Ведьма казалась растерянной. Испуганно хлопая глазами, она села у окна на кухне, закуталась в серую шаль своей матери и сидела так, думая о чем-то, пока из комнаты, где заперся Арланд, не донеслись первые стоны. Тогда она вскочила, метнулась к закрытой двери, но так и не смогла ее отворить: видимо, братец запечатал ее какими-то своими новыми силами.
Стоны постепенно перешли в тихий многоголосный вой со звенящими металлическими нотками. Когда ведьма услышала это, она совсем переменилась, вся побледнела, стала метаться по кухне, заламывая руки, и все смотря на запертую дверь. В ее взгляде при этом читалась какая-то нехарактерная собачья преданность.
Так продолжалось несколько дней, пока Арланд не закончил наносить татуировки. Я приносил ему еду и носил новую воду для того, чтобы он мог смыть с себя краску и кровь. При этом он строго-настрого запретил мне пускать в комнату ведьму, хотя она рвалась проведать его.
Когда однажды утром Арланд вышел к нам, он был одет в свою прежнюю рясу, его волосы были цвета слоновой кости, а глаза чернее, чем у Бэйр.
Ведьма, увидев инквизитора, долго и пристально смотрела на него, но так ничего и не сказала. Только вечером того же дня, когда она по своему обычаю сидела у окна и читала тетрадку, Арланд сам подошел к ней и заговорил.
— Ты поедешь со мной? — спросил он, не спуская с нее спокойного, но твердого взгляда.
— Я не могу оставить дом, — неожиданно ответила она.
Я как раз сидел за столом и пил отвар из сушеных еловых иголок, когда впервые за весь месяц услышал голос ведьмы. Я чуть не подавился!
— Ты уверена? — спросил у нее инквизитор. — Уверена, что хочешь остаться одна?
— Я не могу оставить этот дом гнить посреди леса, — повторила она, подняв на него грустный взгляд. — Это мой единственный дом.
— Мы с Леопольдом уедем завтра утром, — сказал Арланд и отошел от нее к столу, сел и, как ни в чем не бывало, налил себе отвара.
Бэйр еще долго смотрела на него глазами, полными грусти, но ничего не говорила. Потом отвернулась и уперла взгляд в свою тетрадку. Она сидела неподвижно, все смотря в нее, и вскоре на ее щеках заблестели дорожки слез.
Вдруг в дверь с улицы громко постучали.
От неожиданности мы трое как один подскочили на месте и уставились на проход к коридору.
— Лео, ты ведь не привел хвоста? — спросил Арланд, едва унимая дрожь страха в голосе.
— Я следил за тем, чтобы никто меня не преследовал, — ответил я.
— Арланд, лезь на чердак! — велела Бэйр, встав с подоконника. Она быстро подала ему спрятанную за печкой лестницу и помогла забраться на низкий чердак дома, где хранился всякий хлам. — Леопольд, обернись крысой и спрячься, — сказала она мне, когда крышка за Арландом закрылась.
Когда я стал крысой и прыгнул ведьме на плечо, она, растрепав себе волосы и небрежно кинув на плечи шаль, пошла открывать незваным гостям. Я чувствовал, как с каждым шагом к двери все сильнее дрожали ее худые плечи.
— Кто здесь? — спросила она страшно грубым, почти мужским голосом. Таким говорила ее мать.
— Джарем, — прогудел голос.
— Чем обязана? — спросила, не спеша открывать.
— Я здешний лесник, помнишь меня? Открой дверь.
Его голос не был похож на голос монаха из аббатства, которого так боится Арланд. Точнее, я никогда не слышал голоса тех монахов, но вряд ли она напоминают этот треск воспаленного горла.
