Ричард Адамс - Шардик
Новость об уходе войска селяне восприняли с сожалением, потому что в общем и целом солдаты вели себя хорошо и платили за все вполне честно. Вдобавок они внесли приятные перемены и оживление в убогую, беспросветную жизнь Тиссарна. Началась обычная суета, сопутствующая сборам в поход: солдаты приводили в порядок оружие и снаряжение, освобождали жилье, распределяли между собой ноши, и передовой отряд уже выступил из деревни, чтобы подготовить первую ночную стоянку (свободных челнов было мало, и по реке спускались только Эллерот да несколько офицеров со своими слугами).
После полудня Кельдерек, утомленный шумом и суматохой, взял лесу с наживкой и двинулся вдоль по берегу. Неподалеку от деревни он наткнулся на группу детей-рабов, плескавшихся на мелководье, человек девять-десять. Подойдя к ним и завязав разговор, он обнаружил, что настроение у них значительно лучше прежнего, и даже начал находить удовольствие в общении с ними, вызывавшем в памяти былые дни на Ортельге. Один из мальчиков, смуглый шустрый паренек лет десяти, научил товарищей палтешской песенной игре. Потом остальные тоже принялись наперебой рассказывать, какие игры знают, и под конец Кельдерек, осаждаемый требованиями внести свою лепту, показал детям первую пришедшую на ум ортельгийскую игру.
Кот, поймай рыбку
На мели речной.
Кот, поймай рыбку —
И живо домой!
Беги, кот, беги
По зеленым лугам…
Начертив палкой линии и положив наземь веточку, обозначающую рыбку, Кельдерек впервые за очень долгое время ощутил ту непосредственную радость, живость и самозабвенный азарт, которые некогда привели его к мысли, что дети суть «огни божьи».
…С уловом к хозяйке,
Что ждет тебя ТАМ!
И бросился бежать — вернее, торопливо заковылял, шаркая ногами, ибо все еще был далек от исцеления, как и говорил Эллероту. Однако мысленно он перенесся в далекие дни, когда был молодым деревенским простаком, предпочитавшим играть с детьми на берегу, чем пить с мужиками в таверне.
Когда роль кота перешла к другому, Кельдерек вышел из игры и присел отдохнуть за валуном. Вскоре он осознал, что поблизости от него слоняется не кто иной, как Горлан, но такой бледный и изможденный, что и не узнать. Участия в игре он не принимал, но бродил взад-вперед, угрюмо уставившись в землю и ожесточенно колотя палкой по камням. Присмотревшись повнимательнее, Кельдерек увидел, что Горлан если и не плачет, то близок к слезам настолько, насколько это возможно для мальчика, не один месяц пробывшего в услужении у Геншеда.
— Тебе уже лучше? — спросил Кельдерек, когда Горлан подошел чуть ближе.
— Какая, к черту, разница? — пробурчал тот, едва повернув голову.
— Поди сюда! — резко велел Кельдерек. — Ты зачем сюда пришел? В чем дело? — Не дождавшись ответа, Кельдерек встал, схватил мальчика за руку и повторил: — Ну же, скажи, в чем дело?
— Рады-радешеньки, что скоро в обратный путь, да? — Горлан задыхался от ярости. — Они либо счастливчики, которых ждут с распростертыми объятьями, либо полные идиоты, не понимающие, что никто их не ждет.
— Но ведь они домой возвращаются.
— Домой? Да у половины из них сроду не было дома! Иначе они бы здесь не оказались, верно?
— Продолжай, — сказал Кельдерек, не отпуская руки Горлана. — Почему они не оказались бы здесь?
— Да ты не хуже меня знаешь. Дети, на хрен не нужные своим мамашам, никогда не знавшие своих папаш, они сызмалу мыкают горе, а потом в один прекрасный день их продают за сорок мельдов, лишь бы спихнуть с рук, — как продали меня, — и для многих из них это лучшее, что с ними случилось, если не считать смерти. Рабы… да они с рождения были рабами, разве нет?
— В таком случае куда, по-твоему, они сейчас отправятся?
— Откуда мне знать, черт возьми? — раздраженно прорычал Горлан, немного напомнив себя прежнего. — Не удивлюсь, если в Сонную лощину. И вообще, отстань от меня. Я тебя не боюсь.
Забыв на берегу лесу с наживкой, Кельдерек поковылял обратно к хижине Дирионы. На пороге его встретила Мелатиса, одетая в свой йельдашейский метлан с брошью-эмблемой.
— Эллерот приходил, — сообщила она. — Бан собственной персоной. Пригласил нас на ужин и выразил надежду, что самочувствие позволит тебе явиться. Кроме нас, никого не будет, и он очень хочет увидеться с тобой, судя по чрезвычайной настойчивости приглашения, граничащего с приказом. — После паузы она добавила: — Эллерот немного подождал здесь, вдруг ты вернешься, ну и я… я воспользовалась случаем рассказать о наших с тобой отношениях. Скорее всего, он и без меня все знал, но тактично сделал вид, будто впервые слышит. Я поведала, как оказалась в Зерае, и рассказала про Бель-ка-Тразета. Он поинтересовался, что мы собираемся делать дальше, и я объяснила — попыталась объяснить, — что значит для нас смерть владыки Шардика. Я сказала, что ты твердо положил не возвращаться в Беклу.
— Вот это хорошо, — обрадовался Кельдерек. — Ты разговариваешь с ним и ему подобными вполне непринужденно, у меня так никогда не получится. Он напоминает мне Та-Коминиона, а с ним я всегда робел и терялся. Эллерот может нам помочь, но просить я не стану. Хотя я обязан ему жизнью, мне решительно не хочется предоставлять ни одному из йельдашейцев возможность сказать, что мне еще повезло остаться в живых. Но… но…
— Но что, милый? — спросила Мелатиса, легко касаясь губами его продырявленного уха.
— Ты недавно сказала, мол, бог укажет нам, что делать дальше, и у меня такое ощущение, что что-то важное произойдет еще прежде, чем мы покинем Тиссарн.
— Что именно?
— Не знаю, — улыбнулся Кельдерек. — Ведь это ты у нас ясновидящая жрица Квизо, а не я.
— Я не жрица, — серьезно возразила девушка.
— Тугинда сказала иначе. Впрочем, ты сама сможешь спросить у нее завтра вечером, да и у Анкрея тоже, коли на то пошло.
— «Знаете, сайет, барон, он завсегда говорил…» — начала Мелатиса, очень похоже изображая своего верного слугу, но умолкла на полуслове. — Ну ладно. А вот и Дириона. Давай-ка я переменю тебе повязку. Чем ты там занимался на реке, что так перепачкался? Не идти же к Эллероту в таком виде…
«До чего же приятно, когда комната хорошо освещена», — подумал Кельдерек, наблюдая, как слуга Эллерота зажигает лампы и выметает золу из очага. Со дня своего ухода из Беклы он впервые находился в помещении, где было так светло после наступления темноты. Конечно, яркие лампы не высвечивали ничего, кроме грязной, нищей обстановки (саркидский бан занимал похожую деревянную хижину на берегу, с двумя голыми комнатами на одном и другом этаже), но такое обилие света наглядно свидетельствовало о том, что Эллерот, как и следовало ожидать, привык проявлять по отношению к своим гостям щедрость, граничащую с расточительством, причем без всякого расчета на ответную услугу, судя по тому, что собравшееся общество состояло всего-навсего из Кельдерека, Мелатисы, Тан-Риона, еще одного офицера и Раду. Мальчик, хотя все еще бледный и изнуренный на вид, разительно изменился, как меняется музыкант, начиная играть на своем инструменте. Точно в старой сказке, несчастный малолетний раб вновь превратился в наследника саркидского бана, в юного аристократа, с самого детства наученного глубоко почитать своего родителя, учтиво обходиться с его офицерами, с молчаливым вниманием слушать разговоры старших и во всех отношениях соответствовать своему званию и положению. Однако никакого высокомерия в нем не проявилось: он с искренним волнением поговорил с Кельдереком о детях-рабах и погребальной церемонии на берегу, а когда слуга Эллерота, нарезав мясо для своего однорукого господина, собрался таким же образом обслужить и Кельдерека, Раду остановил его и сам взялся за нож со словами, что такая услуга ничто по сравнению с тем, что Кельдерек сделал для него.
