Ольга Денисова - Учитель
– Нет уж, выпить я и здесь могу, да и поесть тоже.
– Как знаешь. Но если не придешь – завтра силком сволокут, так и знай.
– Да приду я, куда денусь… – вздохнул Нечай.
– А ну как оборотень тебя по дороге ко мне загрызет, а? – боярин захохотал.
– Ну, что ж… тогда я без десяти рублей останусь, – улыбнулся Нечай ему в ответ, – а ты завтра другого дурака найдешь.
– Опять напился! – встретила его Полева на пороге, – мама, ну посмотрите! Еще не стемнело даже, а он уже на ногах не стоит!
Нечай с ухмылкой отмахнулся рукой от ее полотенца. Да не настолько он и пьян, так, навеселе. Мишата косо посмотрел на него из своего угла.
– Что болтаешь-то? – мама вышла из-за печки, – где он не стоит-то? Глаза разуй! Обедать будешь, сыночка?
– Ага, – кивнул Нечай.
– Остыло все. Что ж ты перед самым обедом ушел-то?
– Кормите, кормите его! – ворчала Полева, – у него рожа скоро поперек себя треснет.
Ну, тут она преувеличила. Нечай, сколько ни ел, так и не поправился, и мышцы у него остались узловатыми и сухими, а не ровными и гладкими, как у Мишаты.
– Прикуси язык! – прикрикнула мама, – дура!
– Я-то, может, и дура. Но и вы, мама, на себя посмотрите.
Нечай сел за стол – он привык к нападкам Полевы, они его иногда даже развлекали. Мишата недовольно покачал головой, и продолжил размечать колобашки, которые напилил с утра из привезенных бревен.
– Не слушай, сыночек, ешь, – мама поставила перед ним горшок со щами, еще теплый: не иначе, она Нечая ждала и держала щи в печке, – сметанки хочешь?
– Сметанки! – передразнила Полева, – постный день сегодня! Чему внуков-то учите?
– Спасибо, мам… – Нечай вдруг подумал, а что будет с мамой, если он на самом деле не вернется из леса? Ему стало жалко ее до слез.
– Ничего. Худущий такой, что и в постный день сметанки скушать не грех.
Нечай появился на свет после того, как мама не смогла выносить четверых детей подряд. И сам он родился месяца за два до срока, никто не ожидал, что он выживет. Мама грела его своим телом, как велела повитуха, мама не оставляла его ни на минуту, прислушиваясь к его дыханию, сцеживала молоко и давала его через тряпочку – грудь он сосать не мог. Отец часто рассказывал об этом. Нечай был совершено безнадежен, но мама выходила его на удивление всем соседям. Немудрено, что потом каждый его чих, каждую ссадину на коленке она считала угрозой для его жизни, не любила отпускать от себя далеко, и каждый раз дрожала, если он шел на речку купаться или в лес по грибы. Он всегда оставался для нее худеньким и маленьким. Даже сейчас, когда мог без труда носить ее на руках. Любимый, балованный маменькин сынок.
Идти к Туче Ярославичу совершенно не хотелось. Нечай закусывал щи толстой хлебной горбушкой, густо намазанной сметаной, когда Мишата сменил гнев на милость и подсел к столу напротив.
– Говорят, ты с Дареной Радеевой ходишь? – спросил он.
– Чего? – Нечай едва не поперхнулся. Мишата-то где это услышал? Ведь дома был весь день!
– Правда, сынок? – заулыбалась мама.
– Нет, неправда, – Нечай сжал губы.
– А что? Красивая девка, – одобрительно кивнул Мишата, – и приданое хорошее за ней Радей дает.
– Думаешь, на приданое дом можно построить? – Нечай скривился.
– Дом всегда можно построить, если на печи не лежать, – ответил брат.
– Вот уж точно! – поддакнула мужу Полева.
– Ничего, мне пока и здесь хорошо, – хмыкнул Нечай.
– Какой дом, Мишата? – запричитала мама, – всем места хватит. Если Нечай женится, тут будет жить, пока я жива!
– Мам, да не собираюсь я жениться, – хотел успокоить ее Нечай, но она только огорчилась.
– А почему же нет-то? Дарена, конечно, не сахар девка, но и впрямь красавица. И ты у меня парень пригожий.
– Да не нужна мне эта Дарена! – рыкнул Нечай, и отложил ложку, – прилипла ко мне как банный лист, не знаю куда от нее деться.
– Ты кушай, кушай, сынок. Не нужна – другую найдем, – тут же согласилась мама.
– Ты смотри, – Мишата поднялся, – Радей за нее башку кому хочешь снесет.
– Да говорю же, не хожу я с ней! Чего привязались?
Лицо рыжего Парамохи выплывает из темноты. Нечай стоит на коленях – что стоит четырнадцатилетнему парню бросить на колени десятилетнего мальчика? От горячей, хлесткой оплеухи звенит в ушах.
– Ну? – Парамоха улыбается, – что надо сделать?
Нечай прячет лицо в ладонях.
– Не-е-е-т! Или не слышал, что велел Исус? Быстро руки убрал!
Нечай, всхлипывая, прячет руки за спину, пригибая голову как можно ниже.
– Ну? Поворачивай рожу! И выше нос! Так бог учит, не кто-нибудь! Или ты бога не любишь?
Нечай любит бога. Пощечина – это не столько больно, сколько противно. И вторая щека горит от стыда не меньше той, по которой ударил Парамоха.
– Не слышу? Любишь бога?
– Люблю, – шепчет Нечай еле слышно.
– Подставляй щеку!
Нечай приподнимает лицо, по которому катятся слезы. Парамоха примеривается и лупит его по второй щеке с такой силой, что Нечай хватается за нее обеими руками и плачет уже от боли и от страха.
– Хорошо. Теперь ползи в красный угол. На коленях! Раз любишь бога – должен его уважать.
И Нечай ползет… И потом кланяется, расшибая лоб об пол.
– Громче! – Парамоха сидит рядом на кровати, положив ногу на ногу, – не слышу!
Если Нечай не бьет лбом об пол так, что это слышно Парамохе, тот встает, хватает его за волосы, и сам прикладывает головой о грязные доски. Это еще хуже. Боль становится все сильней, и на образе в красном углу, мутном от слез, с каждым ударом Нечай все отчетливей видит рыжие волосы и расплывающиеся по носу веснушки.
Бог, который учит подставлять другую щеку в ответ на оплеуху, не может делать этого по наивности. Бог как две капли воды похож на рыжего Парамоху. Такой же злобный, жестокий и желающий унизить. Только Парамоха не отличается хитростью, бог же намного старше и хитрей.
Нечай опять едва не проспал. По-честному, совсем не хотелось, чтоб назавтра его сволокли к боярину силком. Сон не сразу отпустил его, и к муторному похмелью прибавились мучительные воспоминания.
К четырнадцати годам Нечай разобрался с отношением к богу окончательно. В отличие от сверстников, да и от большинства монахов, он назубок знал писание, и видел в нем только мерзость и откровенное вранье. Тогда он во всем видел только мерзость, обман и ненависть. Отец Макарий относился к нему хорошо, но Нечай не верил в хорошее отношение. Он грубил настоятелю, он грубил монахам, которые к нему обращались. Игнорировать, как сверстников, он их не мог, поэтому отталкивал единственным известным ему способом. Ему хватало ума не показывать своего отношения к богу, но иногда так и подмывало сделать что-нибудь такое, что всем станет ясно – бога он ненавидит тоже.
