Андрей Мартьянов - Мировой кризис
Вряд ли кто-нибудь, кроме Прохора, догадывался, что меланхолия графа наигранна и очередное увлечение его сиятельства носит преходящий характер, но впечатлительные поэтессы восхищались, а их коллеги мужского пола в промежутки между кутежами пытались описать «образ» таковыми строками:
…Была как ночь броня моя черна,
И на щите, где розы были у других,
Я лишь шипы изображал без них!
Барков втихомолку посмеивался, но мистифицировать поэтов не прекращал. Это его развлекало. Дурить головы стихоплетам он полагал забавным – ничуть не худшее, а даже более безобидное развлечение, чем к примеру игра на скачках или в вист. Камердинеру затянувшаяся дачная эпопея давно опостылела, но против хозяйской воли не попрешь. Вот если бы снова за границу… Путешествовать Прохору нравилось.
Объявилась Анна-Пяйви, длинная как жердь неразговорчивая сорокалетняя финка – постучала в дверь черного хода, со стороны кухни. Сразу получила от внимательного Прохора «синенькую», жалованье за неделю, что для Финляндского княжества было весьма прилично. Осведомилась, что хозяин пожелает сегодня.
– Барин нездоров, – сообщил Прохор, зыркнув в сторону веранды. – Я сейчас на базар, если проснется – дай рассолу, а потом чаю горячего. Вот тебе пятиалтынный за лишние труды… Приду через два часа. Все поняла?
Серебряшка перекочевала в широкую красную ладонь Анны-Пяйви – кухарка, может, и нелюдима, но дело свое знает и к слабостям барина относится с пониманием. Всяко поможет при случае.
Вернулся Прохор после полудня, с полной корзиной снеди и полудесятком бумажных пакетов. Снял калоши, выложил покупки на кухонный стол и не расстегивая пальто быстро зашагал в столовую – отсутствие чухонки возле плиты с кипящими кастрюлями говорило только об одном: его сиятельство пробудились и требуют внимания к своей особе.
Особа, в расстегнутой на горле рубашке и черных бриджах на подтяжках, отыскалась, где и положено – возле круглого стола, укрытого чуть пожелтевшей скатертью с незамысловатыми кружавчиками по краям и не слишком аккуратно выведенными винными пятнами. На столе громоздился исходящий паром артельный серебряный самовар.
– …Прохор, ну хоть ты скажи ей! – выглядевший больным и несчастным Алексей Григорьевич ткнул перстом в сложившую руки на животе невозмутимую Анну-Пяйви. – Знал бы где, сам бы взял! У этой ракалии разве допросишься?
– Ты иди, иди, – камердинер вежливо подтолкнул чухонку в сторону кухни. – Я сам.
Дело житейское, весь шум из-за рюмки водки. Анне-Пяйви даны строжайшие инструкции – хозяин пускай хоть револьвером грозится, не давать и точка! Делать вид, будто ничего не понимаешь. За первой рюмкой немедля последует вторая, потом еще, к пяти вечера барин соберется в гости к поэту Мережковскому и дело пойдет по накатанной колее – сегодня добрел до сеней, а завтра в сугробе уснет? Благодарствуйте.
Прохор умел настоять на своем – мягко, но решительно. Да и граф физически не мог противиться, слишком было дурно, начинало трясти. Разумеется, водки он не получил, пирамидону тоже – вполне хватило народных средств. Поначалу едва ли не полный самовар чаю с лимоном вприкуску, затем мясной бульон с толченым картофелем и обжаренным луком, незачем сейчас тяжелить желудок грубой пищей.
– …Стыд какой, а? – вздыхал Алексей Григорьевич, к которому начала возвращаться память. В отличие от многих, в состоянии трезвом он в точности осознавал с кем, при каких обстоятельствах и где именно проводил минувший вечер, вспоминая любые детали, пусть даже и не самые приятственные. – Жуткий реприманд, брат Прохор, хоть стреляйся… И ведь не Кобызевский приют на Лиговке, с блядями-с, приличный дом, воспитанные люди!
– Воспитанные? – эхом повторил камердинер. Тихо произнесенное слово звучало на грани насмешки.
– Да ну тебя, болван!.. Ну вот представь, этот свинтус Бальмонт – всегда его терпеть не мог! – начал дерзить Случевскому; да ты видел этого Бальмонта: самовлюбленный прилизанный красавчик с бесовской хитрецой и такой внутренней злобой, что любой каторжник-висельник от зависти помрет!
– Видели-с, – подтвердил Прохор. – Господин поэт в феврале к нам чай приходили пить. Всю гостевую комнату потом изрыгали.
– Ты слушай, слушай… У них со Случевским до кулаков дошло, в драку полез. Ну мы разнимать, и Зинка зачем-то полезла!
– Зинаида Николаевна? – не без ядовитости уточнил Прохор, хозяйку «литературных пятниц» Зинаиду Гиппиус не любивший отдельно. – Как ее чахотка?
– Да плевать на чахотку! Пока растаскивали, я Зинаиде локтем в бровь заехал! Клянусь же, нелепая случайность!.. Теперь синяк… И так-то не бог весть какая Минерва с Афродитою, а теперь и вовсе в обществе месяц не покажешься, на пол-лица расплылось. Примочки, уксусные, конечно… Я Бальмонта на дуэль вызвал, l’ivresse et la debauche indйcente! Тьфу, засранцы!
Ага, барин разговорился, порозовел, значит, лечение пошло впрок. На слова о дуэли Прохор внимания не обратил – первый раз, что ли? – да и выходить против графа Баркова, что с пистолетом, что с рапирой смысла нет никакого, верная смерть.
– Вас же, Алексей Григорьич, с пятницы дома не было, – заметил Прохор. – Тут почта пришла.
– Что там? – недовольно отозвался граф, последние годы отдававший бумажные дела на откуп камердинеру. Невелик труд – просмотреть счета, а личные письма от немногих и редких корреспондентов потом вручить барину.
– От управляющего из Твери, – Прохор по очереди откладывал распечатанные конверты. – Дела привычные, ответил сам. Маменька ваша написала, в мае собираются в Люцерн. Уж потрудитесь, собственной рукой ей репронд дайте. Вот еще заграничная телеграмма, как раз пятничным вечером пришла. Немецкую или французскую я, глядишь, разобрал бы, а тут непонятно написано. Отправлено из Мемеля.
– Дай сюда… – граф протянул руку. – Конечно, на английском… ЧТО? Прохор, число сегодня какое?
– Одиннадцатого дня апреля, воскресенье.
– То-то и оно! А по-грегориански двадцать девятое марта выходит?
– Так и выходит, Алексей Григорьич.
– Чер-рт, – раскатисто рыкнул граф. – Каналья! Забыл, ты представь! Когда последний поезд на Петербург? Собраться успеешь?
– Успеем, как не успеть. Сейчас три четверти второго, поезд в восемь пополудни. Как собраться-то? Полный гардероб?
– Походно, полностью! Мы съезжаем с дачи! Спешно!..
– Съезжаем? – ошарашенно выдавил Прохор, не смея поверить своему счастью. – В Питер? На квартиру?
– Да, на квартиру! Прохор, ну что ты будто дитя малое! Беги к квартальному надзирателю, отдашь ключи от дома. Чухонку… Как её?.. Рассчитай. Дай империал золотом, премию – кормила вкусно, не отнимешь. От квартального на станцию, телеграфируй домой, консьержу. Пусть к ночи всё подготовят, камин растопят, не въезжать же в холодный дом?.. И ужин заказать! Только скромно, без гусарства! Завтра вставать чуть свет!
