Татьяна Мудрая - Мириад островов
Снова нежеланные параллели. И как они оба, папа и Барбе, размахивали острым лезвием…
«Мои глаза спотыкаются обо все смертоносное. Психологическая аберрация зрения».
Также новый член их малого сообщества при случае управлялся с лошадьми и ворочал тяжести не менее сноровисто, чем Орри, и даже куда изящней.
— Удивительно, — комментировала Галина. — Такая ловкость во всех движениях, а говоришь про себя, что не боец.
— Я ведь актор. Актёр, если угодно. Вечный притворщик. Умею создавать видимость. На самом деле, меня учили фехтовать тростью, уклоняться от ударов и даже наносить — но лишь по видимости. И, ну пожалуй, ради защиты, чтобы остановить нападение.
— Вот почему на нас не нападают разбойники. В Лутении мне говорили, что неподалёку от взморья они всё-таки встречаются.
— Сэнии такое угодно? — с неожиданной резкостью ответил Барб.
— Помилуй, я только полюбопытствовала.
— А, тогда мне легко объяснить. Все тати чуют Орихалко, будто мыши — кошку. Говорят, стоит её завести, как грызуны по команде уйдут из места.
— Ой, не знаю. Как тогда бедняжке не помереть с голоду?
— Податься в отходный промысел, будто крестьянину из бедной деревни.
Ответ показался Галине куда больше вопроса. И так происходило часто.
— Насчет работников ножа и топора я поняла. Но вот отчего животных рядом с дорогой не видно?
— Боятся сайклов.
— Эти твари ведь попадаются редко. От силы раза три нас обгоняли и два — шли навстречу.
— Звери тут умные. Специально выучены. Машины и кареты грохочут, но всадников с чего бы им бояться? Это люди их нарочно отвадили. Дурными запахами и неприятным звоном. Кормушками вдали от дороги.
— Кнут и пряник?
— Выработка условного рефлекса. Вот.
И ещё.
— У меня по сравнению с вами обоими плохая спортивная форма, — посетовала Галина, — а вон Орри говорит и ты поддакиваешь, что я рождена для убийства. Ты так ловок — но сказал тогда в гостинице, что не мог защититься.
— Правда сказал? — Барбе в комическом удивлении поднял брови.
Действительно, подумала она, не было ничего похожего. Это услужливое подсознание задним числом оправдало вмешательство дамы в типично мужские разборки.
Только вот её собеседник мигом извинился за неточность ответа:
— Хоть и не сказал, но и в самом деле не мог. Был парализован гибелью моей ненаглядной. Ведь и формы не идеальные, и звук неверный, а приобвыкся, прикипел душой.
Ещё Барб заново приохотил Галину к чтению. Увидел, как она от нечего делать рассматривает книжку «Сказаний приморских и вестфольдских», поперёк себя толще, и спросил:
— Легенда, которую так любит святой отец Эригерон, там точно имеется. А письма брата Джунипера там нет?
— Даже не знаю. Шрифт больно уж заковыристый. Нарочно такое взяла, чтобы распутывать по дороге. Время провести.
— Стоило бы посмотреть. Мы ведь вот-вот на взморье выедем, а это по королевскому указу земля ба-нэсхин.
— Морского народа? Я думала, граница проходит по воде.
— Так, я знаю, в Рутене. Что-то принадлежит ближнему с морем государству, всё прочее — нейтральные воды для свободной навигации. Так вот у нас в Верте нейтральная территория — песчаные и галечные пляжи, шхеры и фьорды с их гаванями. Но всё равно за них морянская община отвечает. Наподобие таможенников. Но дальше — их владение. До неведомой прочим границы.
— «Где можно ударить копьём в водную радугу и поразить лосося. Где водные течения влекут челн к диковинной красы плавучим островам и драгоценным башням, каждая из которых прорастает сквозь столетие».
— Вижу, что читали-таки свою книжку. Это сказано о местах поселения ба-инсанов.
— Инсаны — это…
— Испорченный язык, сэнья Галья.(интонации в подражание Орихалхо: дразнится.) Ба-инсан, морской человек, — единственное число, ба-нэсхин, морские люди, — множественное. Не чудней российского прошедшего времени, принявшего в себя мужской, женский и трансвеститный род.
— Они странные. Сколько я их видела — так и не привыкла.
— Говорят, почти в каждом вертдомце имеется хоть капля, крупица морской соли. Когда-то эти помеси лишь презирали и замалчивали, теперь самые явные сделались вроде «дворян меча».
— Как это?
— Палачей и их ближайшего окружения. И те, и эти живут в золотой клетке и служат своего рода резервом, а пока используются для особенных поручений.
— Барб, наш Орри, скорее всего, не слышит или не обращает внимания, но неловко перемывать косточки его сородичам.
— А заодно — королевской династии. Ты не знала?
— Слыхала кое-что.
Барбе всплеснул ладонями в комическом ужасе:
— О рутенцы! Впрочем, ты совсем молоденькая, а у большинства ваших в голове лишь нажива. Если не считать хлипкой надежды обрести второе гражданство.
— Вы, как я понимаю, тоже могли бы переселиться на Большую Землю, — сказала девушка.
— Ещё чего не хватало. Нам своя жизнь, что ли, не дорога? Разве что посреди каких-нибудь архаических племён, охраняемых мировым сообществом.
«Навряд ли это правда. Но больше Барб ничего не скажет — обойдётся смешками и насмешками».
— Так о всевертских королях, — продолжал певец. — Главный их предок, житель «Вольного Дома», а это, если тебе будет угодно, означает то же, что в «Мемуарах» Хейнриха Хайне…
— Укреплённый дом палачей за городскими стенами.
— На наших землях он, можно сказать, единственный в таком роде. Обычно исполнители обитали в самой городской стене, как и женщины легчайшего поведения. Или в таких мазанках, к ней прилепленных. Так вот, волей случая и рутенцев сын Хельмута Вестфольдца вырос в утробе королевы, но как ваш король Артур, оказался нежеланен тогдашнему королю. Воспитали принца Ортоса в Сконде, там женили, а когда он был призван править землями матери и отчима, женили вторично. Результатом перекрестных махинаций был Моргэйн, своего рода здешний принц Мордред. Его ещё нередко кличут «Морским принцем» за особенную любовь к нему ба-нэсхин. Так вот, каково было главное геройство Моргэйна. Когда Король-Медведь стал на путь прямой тирании, Мор вызвал его на поединок и убил перед войсками.
— Страшное дело.
— Верт — не Рутен, хотя наша и ваша легенды во многом совпадают. Моргэйн остался прав и почти невредим, но за смерть отца от его руки его казнили. Он сознательно шёл на подобный исход.
— Уж очень кровавый исход, по правде говоря.
— Да. Для Рутена в норме, когда цареубийца торжествует на троне или хотя бы в общественном мнении.
— Погоди, Барб. Я ведь слышала краем уха, что наш молодой король — его родной сын.
