Slav - Центр круга
В спальню он вломился, как ненормальный, глаза выпученные, изо рта разве что пена не брызжет. Я его спрашиваю, что случилось, а он только руками машет и мычит, как корова, что клеверу переела. Вот там посреди комнаты стоял, метался, не знал, что первым сделать, а потом рванул других будить, я и спохватиться не успел. Всех растормошил, и Пиклса, и Гилберта, и Дирка, и Марка… Такую чушь стал нести про людей в карнавальных одеждах, мол, они к сестре Мэри Альме пришли, непонятное творят в приюте, а монахини об этом и не догадываются. Над ним все только смеяться стали, чудно, даже Уорлок другу не поверил, плюнул на пол и уснул. Гилберт тоже тогда Стайна от души обругал, пообещал на утро трепку устроить. Пиклс как слушал сидя, так и заснул, храпеть он из любого положения горазд.
Стайн тут совсем одурел со злости, Марка в охапку схватил – тот ближе оказался, – потащил доказывать, что взаправду людей странных видел. А вот Дирк сам из‑под одеяла вылез, побаивался, это видно, но вылез, халат накинул и следом пошел. Тут мне Гилберт и шепнул, чтобы я тоже с ними пошел. Сказал, у меня глаз верный, за что покупаю, за то и продаю, без приукрашивания и вранья.
Я бы по своей воле точно не пошел. Мне чужие дела без надобности, каждый своим живет… Да, и из Стайна предводитель никудышный. За собой усмотреть не может, а туда же – другими командовать. С Марком они чуть не передрались по дороге…
Довел он нас до главной лестницы. Левая ее сторона, знаешь, без стены, там только парапеты до второго этажа. Вот там и засели, Стайн говорил, что именно там нужно. Место удачное, не поспоришь, через перила много чего видно: напротив нас – решетка западного крыла, далее влево – главный вход, у лестницы дверь в подвалы открытая. Сидели долго, Дирк психовать начал, со Стайном бранились так, что мы ни сразу чужие голоса услышали.
Том обнял колени, дыхание невольно задержал, а Симон продолжал:
— Их было всего трое: двое мужчин и женщина. И чтобы Стайн не говорил, а сестры Мэри Альмы я с ними не видел. Тут уж не соврать, ни прибавить. Мужчины и разные, и похожие друг на друга одновременно. Разные внешностью, а похожие – одеждой и поведением. Такой похожестью отличаются все кочегары, булочники, кровельщики, но только меж собой. Их дело общее объединяет. Так вот первый, он мне сразу в глаза бросился, на пивовара похож. Коренастый, невысокий, брюшко округлое. Борода интересная, совсем седая и густая, брови такие же, что и глаз не видно. Второй мужчина моложе, будто больной весь – худой, кривой, высокий, волосы рыжие и торчмя стоят, и лицо все белое, словно в муке извалялся. А женщина на обычную торговку хлебом похожа, щеки большие румяные, сама низенькая, раздобревшая, как тесто на плите, не идет, а перекатывается.
Ничего странного они не делали, и я так и не понял, чего Стайн испугался, вот только говорили они непонятно. Я таких слов и знать не знаю, да и теперь не вспомню. Трое эти по лестнице спустились и прямо к двери в подвалы… зашли, осторожно за собой закрыли. И все. Я тут вдруг и заметил, что Марка всего трясет. То ли услышал что, то ли одежда странная насторожила, только перепугался он не на шутку. Первым из нас к спальне кинулся, как он топотом своим сестру Агнесс не разбудил, до сих пор в толк не возьму.
А через две ночи Стайн и с еще пятеро опять пошел на чужаков смотреть. Вернулись все в беспамятстве, только имена свои помнили и жизнь приютскую. С тех пор ни про сестру Мэри Альму, ни про чужаков никто и не вспоминал… пока твой чемодан не вывернули.
— А другие ведь спрашивали тебя? – подал голос Том.
— Спрашивали, – вздохнул Симон. – Николас спрашивал, Пиклс опять же. Я тогда подробностей не рассказал, ни к чему нам суета. Слухи они всегда только страху нагоняют, а ничего толком не объясняют.
— А зачем слухи? Почему же не узнать толком, что это за люди?
— Ты меня слушал плохо, Том? – нахмурился Симон. – Стайн… тот самый Стайн, что родился и вырос с нами вместе… перестал лунатить. И даже тугодум Пиклс тебе скажет, что здесь без «чужаков» не обошлось.
— Что же так все и оставить? – вознегодовал Том.
— А это уж твое дело. Я для себя выбрал молчание, спросят, повторю, что и прежде говорил – люди эти обычные, из религиозной общины, священнослужители, а одеты по своей вере.
Том открыто не возразил, но Симон понял, что поступит по–своему, предупредил:
— Станешь гнездо осиное ворошить, смотри, чтобы других не задело. Лучше, чтобы в приюте об этих чужаках никто не вспоминал.
— Не учи, я понял.
Том кусал губу раздумывал, а Симон улыбнулся мечтательно, вдруг сказал невпопад:
— Давно мы так не разговаривали.
Том вздрогнул, глянул на Симона, припомнил, что уже сидел вот так же с ногами на его постели.
— Лет с шести, – подсчитал Том, но, устыдившись сентиментальности, мигом оговорился: – Интересы меняются и друзья вместе с ними.
Губы Симона дрогнули в печальной улыбке, глаза опустил.
— Твои интересы сами по себе не допускают понятия «друзья».
— Это плохо? – спросил Том с вызовом.
— Это очень по–твоему, – ответил Симон без улыбки.
Разговор на этом прекратился, и Том вернулся в свою постель. Сразу закрыл глаза, но рой шумных мыслей не давал заснуть еще долго.
Двенадцать лет он считал приют самым скучным местом на свете. Строгие монахини, одинаковая повседневная форма, предсказуемый распорядок дня и забор, за пределы которого никогда не выходил.
Единственным подозрительным персонажем в приюте всегда была сестра Мэри Альма, позже она оказалась сквибом. Человеком, хоть и не творящим магию, но знающим о ее существовании. Это она раздвинула для него, Тома, рамки сиротского мира, но и она же посмела их ограничить.
Крестная сделала его хранителем их общей тайны о существовании мира волшебников. Как усердно она сплетала кружева секретности, шикала и осуждающе сводила брови, что теперь Том чувствовал себя обманутым – о тайне знал не он один. В голове еще звучал голос сестры Рафаэль: «За этой дверью много чего подозрительного, сестра Элен, но в отсутствие сестры Мэри Альмы туда не следует соваться. Да и в ее присутствии, я вам этого не советую».
Опять же эти странные люди в карнавальных одеждах, что появляются ночами в приюте. Маги без сомнения. Симон сказал, что не видел их рядом с Крестной, но Том и так понимал, что тайно, ночью, никакие священнослужители не посещают сиротские приюты. И приходили они не ради разговора с Отцом Настоятелем… иначе бы он лично провожал их до Главных дверей. Но нет, эти трое уходили в одиночестве и через подвалы.
Что там говорил Пиклс, закусил губу Том, припоминая. «Незадолго до Рождества вернулась сестра Мэри Альма. Вернулась тоже как‑то странно: еще вечером ни слуху, ни духу, а на утренней молитве уже в первых рядах. С ее возвращением опять непонятное стало происходить». Что если она возвращается тем же путем, что и те трое, через подвалы?
