Вера Семенова - Чаша и Крест
Шпага была самая настоящая, немного тяжеловатая и длинная для молодой девушки четырнадцати лет от роду, но Женевьева уже привыкла к ней. Единственный, кого она допускала в свое тайное убежище, был Эрнегард, личный телохранитель ее отца и мастер фехтовального искусства. Он часто беспощадно гонял ее вдоль и поперек по площадке донжона, убивая насмерть по нескольку раз за поединок. Жаль, что последнее время он соглашается фехтовать с ней все менее охотно и чаще всего выбирает моменты, когда ее отца нет в замке.
Женевьева вздохнула и покрепче обхватила руками колени. Пока она сидит здесь, в простом камзоле и мужских штанах, похожая на мальчишку-пажа, каких множество бродит по двору замка, мы можем как следует рассмотреть ее. Светло-рыжие волосы вьются кольцами и выбиваются из торопливо сколотой прически, большей частью падая на плечи. Округлое личико с ямочкой на подбородке и прямым взглядом серых глаз, которые меняют свой цвет от прозрачно-зеленоватого до почти черного, в зависимости от настроения. Она еще очень худенькая, почти щуплая, как часто бывает у девочек ее возраста, и поэтому мальчишеский камзол прекрасно сидит на ней. Ее сложно назвать красавицей или даже хорошенькой, но не заметить ее невозможно — и не только из-за роскошных волос цвета золотой меди, сверкающих на солнце, а скорее из-за бьющего в глаза сочетания своеволия, гордости и упрямства, совсем не свойственных обычным молодым девушкам ее возраста, но являющихся наследной чертой рода де Ламорак, одного из самых древних в Круахане.
Она должна была родиться мальчиком — ни о ком другом не мог и помыслить Жоффруа де Ламорак, единственный и полновластный господин в своих владениях на севере Круахана. Но в неожиданно холодную сентябрьскую ночь, когда первые заморозки покрыли инеем еще зеленую листву на деревьях, родилась девочка с кудрявыми, прилипшими к голове рыжими волосами и поразительно громким голосом. А мать Женевьевы умерла родами, и поэтому вопрос о наследнике был отложен на неопределенное время, потому что вводить в свой дом новую супругу граф де Ламорак не спешил. Через какое-то время в замке появились бесконечные племянники, кто младше, кто старше, но все со смутным желанием закрепиться в роли наследника. Однако Жоффруа де Ламорак с удивлением и гордостью заметил, что его маленькая дочь быстро поставила их всех на место. Когда няньки очередного Люсьена или Гюстава забегали за холодной водой и свинцовыми примочками, утешая громко ревущего мальчика, которому Женевьева расквасила нос точным ударом острого кулачка, граф впервые посадил ее на лошадь и взял с собой на охоту.
Долгое время она была уверена, что отец гордится ее успехами. Что для него доставляет истинное наслаждение нестись с ней наперегонки, загоняя кабана или просто, отпустив поводья, скакать по берегу моря. Он только восхищенно цокал языком, когда она выбирала самых своенравных лошадей в конюшне. Он учил ее стрелять из мушкета и арбалета, неподдельно радуясь, когда ей удавалось подбить его стрелу в полете или попасть пулей в горлышко бутылки с пятидесяти шагов. Он внимательно слушал, когда она взахлеб пересказывала ему истории о древних героях и их битвах, а сам в ответ подробно сообщал ей о всех ее не менее героических предках и их достославных деяниях.
Женевьева медленно погладила клинок лежащей рядом шпаги, с которой старалась никогда не расставаться, даже во сне. Шпагу ей подарил отец, собственноручно сняв со стены оружейной залы. У клинка было имя — Гэрда, что значит защитница, и Женевьева мысленно связывала ее имя с полным именем своего учителя Эрнегарда, который занимал в ее мире второе место после отца. Она еще до конца не понимала, почему этот мир начинал трескаться, но последний месяц ее не покидало смутное ощущение какой-то необратимой потери. Вернувшись последний раз из столицы, Жоффруа де Ламорак часто стал бросать на дочь длинные оценивающие взгляды и однажды потребовал, чтобы она переоделась в платье. А Эрнегард в тот вечер отказался объяснять ей новый прием фехтования.
Поэтому, услышав за спиной шаги, Женевьева даже не обернулась. Никто другой, кроме Эрнегарда, или Эрни, как его для простоты называли замковые слуги, не знал ее убежища, но она была обижена на него и не собиралась вскакивать навстречу. Она продолжала сидеть в опасной близости от края башни, чувствуя, что он остановился в трех шагах от нее.
— Вас все ищут, госпожа графиня.
— Обойдутся, — Женевьева мрачно фыркнула в колени, — кому это еще я понадобилась?
— Мессир граф захотел, — мягко сказал Эрни, — чтобы к его возвращению вы были подобающим образом одеты.
— Вот еще! Если он хочет, чтобы я опять надела эту треклятую юбку, то я лучше выйду вообще без одежды! Посмотрим, что он скажет тогда.
Эрни присел рядом с ней на корточки. Сухощавый, небольшого роста, с абсолютно белыми волосами, лицом, покрытым сеткой мелких морщин и выцветшими голубыми глазами, он производил обманчивое впечатление заурядного старого слуги или посыльного. Но выдержать пять минут схватки с ним могли только лучшие фехтовальщики Круахана.
— Послушайте, Женевьева, — продолжил он тем же успокаивающим тоном, — вы же не можете всю жизнь проходить в мужском костюме и проездить на лошади. Природа создала вас женщиной — значит, у вас другое предназначение.
Женевьева вскинула разом потемневшие глаза и сдвинула брови. Ее лицо настолько напомнило Эрни черты Жоффруа де Ламорака в нередкие минуты гнева, что он какой раз невольно поразился тому, как отец и дочь отражают друг друга, словно зеркала.
— Какое еще предназначение?
Эрни невольно замялся. Меньше всего он собирался становиться воспитателем несовершеннолетней девчонки, необузданной и норовистой, как дикое животное. Вначале он мысленно осуждал Жоффруа за то, что он делает из дочери малолетнего воина, но теперь тот поступал еще хуже — пытался напомнить ей о женской судьбе, ничего толком не объясняя.
— Я думаю, отец вам скоро сам все расскажет, — сказал наконец Эрни уклончиво.
Женевьева презрительно выпятила искусанную нижнюю губу.
— И не подумает. С тех пор как в замке появился этот белоглазый, он ни с кем почти не разговаривает, кроме него.
"Белоглазым" она именовала нового гостя графа де Ламорак, который действительно появлялся каждую неделю. Он представлялся Лоцием де Ванлеем, но почему-то складывалось впечатление, что по крайней мере часть этого имени ему явно не принадлежит. Глаза его были действительно удивительно светлыми, почти прозрачными, и в сочетании с пепельными волосами и густо черными бровями и ресницами это было бы очень красиво, если бы время от времени левая сторона его лица не передергивалась в какой-то странной судороге. Впрочем, Жоффруа де Ламорак совершенно не обращал внимание на этот недостаток своего недавнего приятеля. Он был абсолютно очарован его обществом, настолько, что забросил все свои обычные занятия и часами сидел с ним в кабинете, запершись и зачем-то разложив на столе карты Круахана и граничащих с ним земель. Сам Эрни, с которым Лоций любезно беседовал о новомодных способах заточки клинков и южной школе фехтования, также был склонен счесть его довольно приятным малым. Только Женевьева, у которой впервые за четырнадцать лет похитили полностью принадлежавшее ей внимание отца, была непреклонна в своей оценке Лоция как средоточия вселенского зла.
