Джин Вулф - Воин тумана (сборник)
Афиняне и спартанцы ударили варварам в лоб, а корабли Саламина тем временем обошли Песий хвост, узкую песчаную косу, и ударили по врагу с фланга. Но у персов было так много кораблей, что, даже когда часть их отступила, персидский флот, казалось, ничуть не уменьшился. Остатки вражеского флота рассеялись меж островов, и многие военные корабли Афин и Спарты, а также почти весь флот Коринфа по-прежнему охотятся за ними.
Гиперид уверен, что я служил в войсках Великого царя, и я спросил: может быть, я тоже варвар?
– Да нет, вроде бы на варвара [59]ты не похож, – задумчиво промолвил он. – Говоришь как мы. Да и, честно сказать, многие эллины тоже сражались на стороне Великого царя – почти столько же, сколько и против него. Видишь вон тех людей, которых я велел заковать в цепи? Они из Фив – это легко определить по их выговору. Так вот, их полис был союзником Персидской империи, и мы непременно сожжем Фивы дотла, как Великий царь сжег наши родные города.
Солнце поднялось уже высоко и сильно припекало, однако основание мачты было скрыто тенью от паруса. Когда Гиперид отошел обсудить что-то со шкипером, я приблизился к пленным, к которым был приставлен один из лучников. Этот лучник все посматривал в сторону Гиперида: вдруг тот будет недоволен моим появлением, но Гиперид стоял к нам спиной, ничего не видел, и лучник ничего ему не сказал.
Сперва опишу, пожалуй, этих лучников, пока не забыл. Они носят штаны в обтяжку и высокие шапки из лисьего меха. По-моему, одежда эта чрезвычайно неудобна в нашем климате – пока я разговаривал с пленными, лучник, стоявший на страже, снял свою шапку и стал ею обмахиваться.
Их изогнутые луки из дерева и рога сейчас спокойно висят у них за спиной. По-моему, за спиной удобнее носить колчан со стрелами, но колчан они почему-то носят на поясе. Колчан украшен густой бахромой, которая предохраняет стрелы от брызг.
У всех лучников очень высокие острые скулы, похожие на пластинки шлема.
Глаза светлые и свирепые, волосы тоже светлые, светлее, чем у эллинов, а бороды – гуще и длиннее. Они срезают волосы у поверженных врагов и привязывают на пояс, чтобы вытирать о них руки. Они не знают того языка, каким я, как умею, пользуюсь в разговорах с Гиперидом и остальными; не знают они и того языка, на котором я пишу свой дневник. От них пахнет потом. Вот, пожалуй, и все о них.
Да, чуть не забыл еще одну важную деталь: лучник, который сторожит пленных, как-то странно поглядывает на меня. Порой мне кажется, что он чего-то боится, порой – что добивается каких-то льгот или благодарности. Я так и не понял, что означают его взгляды, но на всякий случай запишу – может быть, потом сумею разобраться.
Пленные из Фив – это мужчина, его жена и их дочка. Когда я подошел к ним, они назвали меня "латро". Сперва я решил, что они просто считают меня разбойником или наемником, но потом понял, что украсть у них нечего, да и у кого, с другой стороны, я мог бы здесь быть наемником? Чуть позже я догадался, что Латро – это мое имя, а эти люди меня хорошо знают. Я сел рядом с ними на палубу, объяснив, что так прохладнее, и предложил принести им воды.
– Латро, ты перечитывал свой дневник? – спросил вдруг мужчина.
Я огляделся, заметил, что моя книга лежит на носу триеры, где я сидел раньше, и ответил ему, что осматривал корабль и еще ничего не успел прочесть.
Женщина тоже увидела мой свиток и испугалась:
– Латро, твою книгу ветер унесет!
– Не унесет, – успокоил я ее. – Стиль достаточно тяжелый, а я его засунул под тесемки.
– Для нас очень важно, чтобы ты поскорее прочитал свои записи, – сказал мужчина. – Вот ты предложил принести нам воды, но воды нам дали совсем недавно, и пить мы не хотим. Лучше бы ты принес сюда свою книгу. Клянусь Светлым богом, никакого вреда я ей не причиню!
Я колебался, но девочка тоже попросила:
– Пожалуйста, господин мой! – В голосе ее было что-то такое, чему противиться я не мог, и я принес книгу, и мужчина взял ее у меня и написал на внешнем листе несколько слов.
– Так делать не следует, – сказал я ему. – Разверни лист, вот так, и можно писать на его внутренней стороне. Тогда, если книгу закрыть, написанное не сотрется.
– Но ведь иногда писцы пишут и на внешней стороне листа! – возразил он.
– Особенно когда хотят на что-то обратить внимание того, кто возьмет эту книгу в руки, но совсем необязательно откроет ее. Например, писец может написать здесь: "Свод законов такого-то полиса" – или что-либо подобное.
– Это верно, – согласился я. – Я об этом совсем позабыл.
– Ты очень хорошо говоришь на нашем языке, – сказал он. – А прочесть, что я написал, сможешь?
Я покачал головой:
– По-моему, я когда-то видел похожие буквы, но прочитать слова не смогу.
– Ну так напиши здесь сам, на своем языке: "Читай меня каждый день".
– А теперь раскрой книгу и сразу поймешь, кто ты такой и кто мы такие, – сказала девочка.
Приятный у нее был голосок, и я погладил ее по головке.
– Но здесь ведь так много уже написано, малышка! – Я уже достаточно развернул свиток, чтобы убедиться, что это так и есть, причем почерк был очень мелкий, писали свинцовым стилем, а не чернилами, так что буквы были серые, а не черные [60], и разобрать их, наверное, было бы нелегко. – А может, ты сама знаешь, что здесь написано? В таком случае расскажи мне, это будет куда быстрее, чем мне читать все сначала.
– Ты должен попасть в святилище Великой Матери-богини, – торжественно сообщила мне девочка. А потом прочитала какое-то стихотворение. Закончив, она пояснила:
– А вел тебя туда Пиндар.
– Пиндар – это я, – пояснил мужчина. – Жители нашего Светлого города назначили меня тебе в провожатые. Я знаю, ты сам не помнишь, но клянусь: все это правда.
Какой-то чернокожий человек, что спал на скамье вместе с гребцами, вскарабкался к нам на палубу. Мне он показался знакомым, да и выглядел он таким дружелюбным и веселым, что я улыбнулся при виде его.
Заметив мою улыбку, он торжествующе воскликнул: "Ха!", так что даже спящие гребцы беспокойно зашевелились, а те, кто бодрствовал, изумленно уставились на нас. Лучник, стороживший нас, тут же схватился за свой кинжал, висевший у него на поясе.
– Ты бы поменьше шумел, дружок! – заметил Пиндар.
Чернокожий в ответ лишь ухмыльнулся и радостно показал сперва на свое сердце, потом на мое, а потом снова на свое.
