Ксения Медведевич - Мне отмщение
Оставалось лишь кивнуть его очевидной мысли и отправиться искать ночлег.
Прости меня, Всевышний, но сегодня пришло время напиться.
По правде говоря, оставалось совсем непонятным, с чего напиваться - с горя или с радости. С одной стороны, фирман не вручен, Тарик ускакал, и теперь ищи его, каид, снова. С другой стороны, пронесло, и все живы. Каид поскребся под шлемом и решил, что все-таки лучше отпраздновать.
Даже сквозь закрытые веки он видел перед собой сузившиеся от ярости холодные глаза и бледную ладонь, раскрывающуюся быстрой, но мучительной смертью.
Дорога исчезла перед глазами Тарега в одно мгновение - словно их с Гюлькаром с головой накрыло пыльным покрывалом. Состоящий из густого песка ветер рванул с плеч джуббу, тут же набив за ворот царапучей взвеси. За пазухой кафтана был головной платок, но пытаться надеть его нечего было и думать - улетит, да и поздно, все одно в волосах уже дюжина ратлей пыли.
Спешившись, Тарег крепко намотал на руку поводья и сел прямо посреди того, что еще недавно было широкой, паре верблюдов пройти, хорошо выбитой караванной тропой. Протоптанную в каменистой почве ложбину заносило песком, Дехна дышала жаром и слепящим ветром.
Гюлькар жалобно мотал головой, вздергивал морду - в ушах свистело на все лады. Хорошо бы укрыться за одним из выпирающих здесь отовсюду камней - но поди ж ты, не успели. Вслепую убредать прочь с тропы не годилось.
Впрочем, весенний самум налетает и отлетает быстро, главное дождаться затишья и не потерять ориентиров. Туэйг, похожий на рассыпавшийся песчаный замок, должен оставаться за спиной. Тропа закладывала широкие петли, огибая заросшие редкими акациями и ладанником всхолмья, и ее глубокое, выбитое сотнями ног и копыт ложе ни с чем нельзя перепутать.
Посвистывание перешло в ровный тяжелый гул - ветер крепчал, красный песчаный дождь летел прямо в лицо, сек щеки и веки.
Тарег полез за платком, и это-то все и сгубило.
Над головой хлопнуло, пригибая затылок - ветер ударил, пылью и жаром, в глазах на мгновение смерклось. Шарящая за пазухой рука нащупала платок, и тут же запястье с накрученным поводом рвануло: Гюлькар, почувствовав - хозяин отвлекся - дернулся. Со всей дури.
Тарега перекинуло на бок, поволокло по забивающей нос и глаза глубокой горячей пыли. Нерегиль цапнул за повод, но конь, видно, вздернул мордой - а он даже ног лошадиных не видел, когда его подняло над дорогой. Чихая и отплевываясь, Тарег чувствовал, как широкие поводья проскальзывают между пальцев - тисненая гладкая кожа уползала наверх, словно из-под земли слышалось глухое ржание Гюлькара.
Следующий порыв взбесившегося ветра бросил его ничком в рыхлую взвесь. Нелепо, как в прибойной волне, барахтаясь, Тарег попытался удержать узду. Ополоумевшая скотина поддала передними ногами - и угодила копытом ему под локоть. Задохнувшись от обжигающей резкой боли, он разжал пальцы.
В следующее мгновение Тарег понял, что лежит лицом вниз совершенно один. Вырвавшийся конь исчез в красном мареве, словно его никогда и не было.
Еще через мгновение он понял, что только что тянул за поводья - а как же, сызмальства заученный жест и отмеренная капля Силы, чтобы не повалить коня и не проволочь его к требовательно протянутой руке. Лошадь - глупая скотина, даже обученная, даже привычная к бою. Ты упал - она уплелась прочь. Или дернула прочь - со всей дури.
Поэтому - пальцы врастопырку и капля Силы. Повелительное - сюда, скотина, не бросай меня лежать у врагов под ногами.
Пыльная завеса перед лицом размывала очертания рук. Тарег неверяще поднес ладонь к носу: где мой конь? Я же тянул. Я не мог упустить поводья. Князь Тарег Полдореа не может так оплошать. Так не бывает.
Сглотнув, он снова вытянул ладонь в красноватую взвесь, щурясь и сплевывая набивающееся в рот месиво.
Мгновения падали, и неизвестно сколько их кануло в буре, пока Тарег не убедился окончательно: Силы в нем нет. Нисколько. Ни капли.
Ее не выплеснуло с обжигающей болью, как во время перерасхода. Ее не запечатало во внутреннем колодце, как тогда, когда старик забрал мириль.
Там, внутри, в темной глубине не шепталась вода, не ходило эхо, не поднималось со дна журчание. Там было пусто и сухо, словно колодец оказался нелепой наследственной причудой - на манер крыльев у нелетающих птиц вроде пингвинов.
Тело идеально слушалось, в голове стояла мутная - из-за свиста ветра - тишина.
А в море внутри воды больше не было.
Нерегиль сглотнул еще раз - хотя чего там глотать, в горле все равно сухо.
Тарег попытался поднять голову, но налетевший шквал впечатал его носом в пыль.
Стихло лишь глубокой ночью - судя по непроглядной темноте над головой. Из черной высоты сеялась пыль, песчаная буря оставила за собой горячее марево, калиму. Днем она заволакивала скрипящей на зубах кисеей солнце и небо, ночью затягивала звезды. Небосклон сплошь занавесило - Тарег смотрел в темную пустоту над собой и ему начинало казаться, что под ногами у него то же самое, та же ровная рыхлая твердь, по которой он шел в никуда.
Он шел в никуда и оказался в нигде - а ведь знал наверняка, что не сходил с того места, где сел, а потом упал, потеряв Гюлькара.
Но почему-то затишье застало его идущим. Причем идущим не по тропе.
Огни - огней не было. А ведь он не отъехал и куруха от растревоженного гвардейским налетом Нахля. В пустыне слышно и видно издалека. В оазисе всегда жгли костры - где они? Где желтые точки в черноте без дна и виднокрая?
Хорошо, он потерял Нахль. Но огни становищ в соседних долинах он должен был заметить! Поднявшись на кладбищенский холм, Тарег часто смотрел на смигивающие под ветром сторожевые костры бану килаб - они разбили лагерь на возвышенности, к северу плато начинало подниматься, обнажая сухие выщербленные песчаники.
Под ногами не скрипело и не проваливалось. Ноги ступали как по мягкому ворсистому ковру - непривычно ровно и уверенно для этих ранящих ступни и сбивающих копыта мест.
Тарег остановился. И зачем-то развел в стороны руки: ему начинало казаться, что вокруг, на все восемь сторон света, и над головой - пусто. Черное ничто немного уплотнилось под ногами, но в этой вязкой тишине и оно растворится. Останется лишь кануть в пустую полночь.
Тихо сеялась из ниоткуда пыль. Вокруг стояло глухое молчание, чернота не расходилась ни единым предвестием рассвета или рельефа.
В голове зачем-то всплыли давным-давно, в другой жизни написанные строчки:
Со мной насовсем,
навсегда -
белый причал,
город на берегу, вода
и смерть, молча стоящая рядом,
окатывающая меня задумчивым взглядом,
с татуировкой на шее: "БЕДА".6
Хотелось прокашляться и крикнуть.
