Ольга Голотвина - Сокровище троллей
Литисай задохнулся от унижения. Это было — словно пощечина наотмашь! Он замешкался на несколько мгновений (отвечать — или сделать вид, что к нему это не относится?). И этими мгновениями спокойно и властно завладел Кринаш:
— А ты, парень, только по ковру ходить можешь, без него на первой кочке споткнешься? Ты о чем думал, когда в наемники шел? Уж такое ремесло — каждый сам за себя отвечает. Убили наемника, ранили, в плен взяли — его риск. Никто за него хлопотать не станет — ни десятник, ни сотник, ни дарнигар… а что король тебя выкупить изволил, так скажи спасибо, потому что и король выручать тебя не обязан!
— Это так, — задумчиво кивнула Румра.
— Так-то так, — огрызнулся нищий, — да только обидно, что о ком другом заботятся, как о принце наследном.
— А ты не завидуй! — отрезал Кринаш. Впрочем, тут же его голос подобрел: — Я вот тоже о тебе заботиться не обязан — а хочешь, еще вина плесну?
— Плесни, хозяин! — охотно протянул ему чашу нищий.
Литисаю захотелось по-мальчишески разреветься. В кои-то веки наемники глядели на него с уважением, а бывалая, грозная Румра предложила выпить за его боевое прошлое… И надо же было из этого самого прошлого появиться насмешнику Ланату! Несколько слов — и Литисай из боевого командира снова превратился в знатного молокососа, которого дядюшки заботливо продвигают по службе.
И опять, как в том ночном лесу, его выручил Кринаш…
* * *После одинокого скитания по зимнему лесу — веселая пирушка у костра, под дружеские шутки и пьяные песни новых приятелей по шайке… нет, жизнь у Подранка определенно налаживалась.
Хоть и зима, а в избу разбойники не пошли: чего в духоте томиться? Устроились у длинных козел, накрытых досками. Горячая оленина истекала жиром и мясным соком, а уж парок над ней курился до того аппетитный, что у голодного Подранка даже голова закружилась.
Отхватывая от доставшегося ему ломтя оленины кусок за куском белыми, крепкими зубами, Подранок слушал, как разбойники на все лады обсуждают схватку новичка с троими бойцами. Громче всех восхищались Гипаш и Гвоздь, сидевшие рядом с недавним противником. А вот Хмурого за столом не было — он взял кусок мяса и ушел в избу. Скверно, конечно, в первый же день в ватаге нажить себе недруга… а впрочем, демоны с ним! Хочет дуться — пусть дуется.
Гвоздь подметил взгляд Подранка, брошенный вслед Хмурому.
— Злится! — понимающе кивнул разбойник. — Много о себе понимает. Раньше, поговаривают, у него самого небольшая шайка была… да сплыла. Да еще он до твоего прихода тут лучшим бойцом считался.
— Лучший боец? Он? — удивился Подранок. Ему Хмурый не показался таким уж мастером. Тот же Гвоздь и двигается проворнее, и соображает в бою быстрее.
— Лучший, если не считать Уанаи, — сказал Гвоздь просто, как о чем-то само собой разумеющемся.
— Она еще и драться умеет? — покосился Подранок на колдунью-ксуури, сидевшую на дальнем конце скамьи.
Уанаи ела неторопливо и очень аккуратно, насадив кусок оленьего сердца на нож и откусывая понемножку.
— Да как же ей не уметь драться? — удивился Гвоздь. — Мы ж ее атаманшей признали не за голубенькие глазки!
— Тогда две шайки объединялись, — подхватил Гипаш. — У речных пиратов капитан погиб, корабль сгорел — вот мы и порешили вместе в лесу хозяйничать.
— Правильно, — одобрил Подранок. — Чем друг у друга добычу перехватывать…
— Вот-вот. Загвоздка была в одном: кому верховодить? Шло к тому, что атаманом будет Комель… был у нас такой, зверюга зверюгой. Но тут невесть откуда появилась эта кроха и с ходу по всем правилам бросила Комлю вызов. И тут же, на месте, его убила. А был мужик куда покрепче меня… пожалуй, даже сильнее Тумбы.
— Ну, это ты брось, — поправил приятеля Гвоздь. — Сильнее Тумбы — это вряд ли. Зато был злобный и бесстрашный, как бешеный кабан.
— И такого дядю одолела эта птаха? — усомнился Подранок.
— Вот весь отряд не даст соврать! Она ему глаза пальцами выбила. А потом ребром ладони перебила горло.
Ошеломленный Подранок невольно бросил взгляд на дальний конец стола.
— А потом один из пиратов бросил ей вызов, — подхватил рассказ Гипаш. — Гвоздище, подскажи, как второго покойника звали, а то я запамятовал.
— Сом.
— Во-во, Сом. Эта пигалица ему сказала, что у него рукоять меча раскалилась добела. Да так сказала, что он поверил — взвыл, уронил меч. Ну, она его и зарубила.
— Мало того что поверил, — уточнил Гвоздь, — у него и ладони были в волдырях, словно и впрямь каленое железо цапнул.
— Она такая, — уважительно сообщил Гипаш. — Ежели скажет, что у тебя хвост вырос, ты враз поверишь и задницей вилять начнешь.
Чуть помедлив, Подранок кивнул. Еще свежо было воспоминание о том, как взгляд спокойных, приветливых глаз вызвал у него порыв бешеного восторга и готовность умереть за маленькую хрупкую ксуури.
— А почему она величает себя изгнанницей?
— Ее выгнали из Ксуранга.
— За что?
— А мы не знаем. Говорит: за многочисленные преступления.
Подранок удивленно покачал головой.
— А уж до чего отчаянная! — продолжал Гвоздь нахваливать атаманшу. — Осенью один из наших… вон, видишь, лысый, что хворост в костер подкидывает, Курохватом его кличут… Так он осенью попался замковым шавкам. Есть тут Замок Трех Ручьев, властителем там Сын Клана Спрута.
— Слышал, — кивнул Подранок.
— Вот в замковую темницу Курохват и угодил. А наша хозяюшка с двумя парнями пробралась в замок и вытащила Курохвата. Уж такая лихая — ну ничего не боится!
— А я знаю, кого она боится! — ухмыльнулся Гипаш.
— Кого? — заинтересовался Подранок.
— На постоялом дворе у Кринаша зимует певец, — хохотнул Гипаш. — Звать его Арби Золотое Жало, не помню из какого Семейства. Вот этого Арби атаманша обходит десятой дорогой.
— Так скверно поет? — предположил Подранок.
— Как поет — того не слыхал, а только втрескался он в нашу Уанаи до помрачения башки. Песни про любовь сочиняет, шляется по лесу — авось, мол, свидеться удастся…
— Хорош над парнем потешаться, — заступился Гвоздь за неведомого Подранку певца. — Забыл, как осенью нас шавки искали? Арби к ним в проводники нанялся, к замковым-то. Завел их в болото — еле выбрались. А сам сбежал и нас предупредил.
— Было такое, — признал Гипаш. — С тех пор наша чужеземная пичуга норовит с ним не встречаться. Мы как-то шли берегом — атаманша, я и Бурьян. Увидели издали: сидит на камешке Арби, щиплет струны лютни — не иначе как песню новую сочиняет. Уанаи встала, как в землю вбитая, да и говорит…
