Елена Чудинова - Неферт
«А золотые рыбки все такие же прожорливые?» — вспомнилось ей.
Нахт… С Нахтом тоже можно было бы об этом поговорить. Он бы сразу объяснил ей, что никакие жрецы Тота не могут отравлять фараона!
Ведь Нахт даже разговаривал с ним!.. Конечно, он должен знать все получше базарных крикунов!
Что же он тогда говорил о Сыне Амона? Очень важно это вспомнить…
«Он ведь сияет как солнце, да?»
«Да нет, не особенно. Смазливый такой мальчишка, но уж очень хлипкий… По-моему, они его заморили этими церемониями…»
«Они его заморили…»
Глупость, ужасная глупость! Ведь Нахт сказал, сам сказал, что Сын Амона «очень хлипкий» только оттого, что…
Нахт заметил, что ему что-то во вред… только не придал этому значения потому, что не знал слухов…
«Они его заморили…»
Рыбки толклись у берега. Кажется, Неферт поговорила с Нахтом. Только в то, что он сам сказал ей, было никак, никак невозможно поверить…
XXXIII
— Я весь день тебя ждала, Миура! — Неферт, уже причесанная и одетая на ночь, соскочила с ложа навстречу кошке.
— Право? — кошка и не подумала стать больше ростом. — Ты мне что-то хотела сказать?
— Да, Миура… Я…
— Впрочем, кажется, сюда идут… — кошка плавно уселась на сандаловый ларец и начала умываться.
У порога действительно послышались шаркающие шаги няньки… Неферт торопливо вернулась на свою постель и притворилась спящей… Поведение Миуры вызвало у нее щемящее чувство недоумения и обиды… Ведь она не могла не заметить, что Неферт очень надо с ней поговорить!
В спальню вошли Ашта и старая Хапшесут.
— И как это ты днем позабыла, — ворчливо шептала нянька, — вот погоди, будет тебе от госпожи… Да тише ты! Выгреби на лопаточку все зерна — может, и впрямь от них у ребенка вчера болела головка!
Неферт крепче зажмурила глаза: скорее бы они уходили!
— А что вместо них зажечь, Хапшесут?
— Вот, алоэ зажигай. Не разбудить бы… Ну-ка я взгляну! Спит дитятко, спит наша голубка… Да и что бы ей не спать в любви да в холе! Никто цветочек работать не заставит, никто не обидит, никто со свету не сживет, как малютку царя!..
— Скажи, Хапшесут, а правду говорят, что изводят его злодеи?
— Тише, пошли… Зря, девушка, ничего не говорится… Не нашего рабьего ума это дело, да только как не пожалеть пресветлого бога — сиротка ведь он, заступиться-то некому… Мне Бакет-прядильщица сказывала… — шаги отдалились, и больше Неферт, как ни напрягала слух, не смогла расслышать ни слова…
— Миура! — Неферт уже не помнила о недавней обиде.
На сандаловом ларце никого не было.
XXXIV
Неферт заплакала. Как это гадко со стороны кошки — оставить ее одну сейчас, когда она все равно ни за что не уснет, когда ей так нехорошо, так тревожно!
Тревога звенела, как комар, которого никак, никак нельзя было отогнать!
Об этом говорят все — это не может не быть правдой…
Все, даже Суб-Ареф, даже народ на базаре, даже служанки…
Об этом знают все!
Но почему до сих пор никто не предостерег самого фараона?
Почему об этом не знает сам фараон?!
Он об этом знает.
Эта мысль с такой четкостью прозвучала в ушах Неферт, что ей показалось — ее произнес кто-то другой…
Он знает…
Неферт приподнялась на локте: ей показалось, что темную спальню слабо озарил золотистый свет…
У изножия ее ложа в темноту опустились золотые ступени…
Неферт поднялась по ним — не покидая своей постели, и ее ничуть не удивило это странное раздвоение.
Ступени вели в чертог с полом из черного дерева и кобальтовым потолком. Потолок поддерживали восемь темно-красных резных колонн. Неферт узнала его по рассказам — это был тронный зал Большого Дома.
Сколько людей в парадных одеяниях!.. И как много среди них пожилых — на первый взгляд кажется, что молоды в этом зале только слуги и стража вдоль стены… Красивые стражники похожи на статуи — так неподвижно они стоят!
Там, в другом конце зала…
Трон слоновой кости окружила толпа придворных… Некоторые — самые важные на вид — полукругом стояли за троном, а также по правую и левую стороны… Но спереди никто не подходил к трону ближе, чем на пятнадцать шагов… Нет, какой-то человек подошел — распростерся ниц — и облобызал ступеньку рядом с сандалией сидевшего на троне мальчика…
Мальчик был сверстником Неферт.
Он сидел неподвижно и прямо, держа в руке золотой жезл, увитый похожими на змей черными полосами… Его голова была увенчана двойной — красной и белой — короной Верхнего и Нижнего пределов Та-Кемета. У него были черные прямые волосы, спадавшие на хрупкие неширокие плечи. Худое, совсем детское лицо с тонким носом и острым подбородком было бледно, как алебастр. Может быть, именно из-за бледности и впалой линии щек глаза на этом лице казались такими большими.
Это были мягко-черные, широко раскрытые глаза.
Взгляд их был неподвижен.
Обращенный к говорившему перед ним сановнику, он на самом деле проходил куда-то сквозь него.
Куда? Ни на ком, находившемся в зале, этот неподвижный взгляд не останавливался.
Он был направлен внутрь.
Неферт поняла, что мальчик прислушивается к чему-то в себе самом.
Что он слушает, этот слабый мальчик, такой отчужденный от окружающих его людей?
Он слушает ток смерти в своем теле.
Через его тело струится отравленная ядом кровь…
Белое молоко! Более года назад вкус его показался необычен, вкус холодного белого молока!..
Потом этот вкус стал знакомым — он чудился то в меде, то в воде, то в вине…
Мальчик давно угадал его значение.
Он знает, что его убивают.
Он знает и другое — свое детское бессилие перед волей многочисленных могущественных врагов, оплетающих его существование сотнями глаз и рук.
Он знает, что сопротивляться так же бессмысленно, как молить о пощаде…
Он беззащитен и слаб.
Он слаб! О, нет!
С какой силой стискивают вдруг царский жезл его хрупкие пальцы!
Какой яростный и неукротимый огонь вспыхивает вдруг в глубине его черных глаз, какой гнев раздувает тонкие ноздри!
Он — сын божественного льва, вкусившего крови!
Он сразился бы за свою жизнь с тысячами врагов, если бы — огонь в глазах гаснет — если бы не было слишком поздно, если бы эта жизнь не была уже отнята у него!..
Он снова слышит, как по жилам струится смерть…
Слишком поздно!
Нежные губы мальчика искажает недетская усмешка…
Он умрет.
— Нет!!!
…К спальне, поднятые на ноги криком Неферт, торопливо сбегались служанки.
XXXV
Неферт не замечала ничего — даже заметного отдаления Миуры.
