Морин Джонсон - Имя Звезды
В этом смысле настоящее ничем не отличалось от прошлого.
У полиции не было ни единой зацепки. Чтобы помочь полицейским, тысячи человек вступили в ряды детективов-добровольцев. Они явились со всего мира. В новостях сообщали, что в сентябре туризм вырос на двадцать пять процентов. Количество бронирований в лондонских гостиницах просто зашкаливало. Причем все эти люди по большей части ошивались в окрестностях нашей школы, обшаривали по сантиметру весь Ист-Энд. Тут теперь было и шагу не ступить, чтобы не наткнуться на человека с фотоаппаратом или видеокамерой. Паб «Десять колоколов», где когда-то любили выпивать жертвы Потрошителя, находился всего в нескольких улицах от нас — очередь из желающих туда попасть растягивалась на целый квартал. Мимо наших корпусов то и дело шлялись экскурсанты — тут проходило по меньшей мере десять пешеходных маршрутов, посвященных Джеку Потрошителю (а потом Пик Эверест куда-то нажаловался, и маршруты перепроложили за углом).
Потрошитель изменил и нашу школьную жизнь. Всем нашим родителям были отправлены письма с заверениями, что нас постоянно будут держать под присмотром и под замком, так что нет для нас места безопаснее, чем Вексфорд, да и вообще самое лучшее — продолжать жить нормальной жизнью и не отвлекаться от учебы. Сразу после второго убийства был изменен распорядок нашей жизни. Каждый вечер, включая и выходные, нам полагалось ровно в восемь часов быть на месте — это проверяли. Находиться мы могли либо у себя в комнате, либо в библиотеке. И там, и там дежурили старосты, у них были поименные списки. Нам велели отмечаться у старосты в жилом корпусе, потом у старосты в библиотеке, а на обратном пути проделывать это еще раз.
Все это вызвало взрыв возмущения, поскольку в итоге мы на весь сентябрь остались без всяких тусовок. Мы привыкли, что по выходным можно сходить в паб или на вечеринку. Теперь этому пришел конец. В знак протеста все начали затариваться спиртным, в ответ на это ввели новые правила, давшие старостам право обыскивать комнаты. Конфисковано было неимоверное количество алкоголя — мы только гадали, что Эверест теперь будет делать с этим морем выпивки. Где-то на территории школы явно образовался алкогольный Остров Сокровищ — неуловимый тайник, под завязку набитый бутылками.
Драгоценный час между ужином и восемью часами все посвящали одному — неслись в ближайшие магазины, те, которые еще были открыты, чтобы затариться на ночь всем необходимым. Кто-то накупал кофе. Кто-то продуктов. Некоторые добегали до аптеки и хватали шампунь и зубную пасту. Некоторые успевали заскочить в бар и с неимоверной скоростью залиться спиртным. Кто-то начисто пропадал на этот час из виду и бежал на торопливое свидание. Потом начиналось светопреставление — все рысью неслись обратно в Вексфорд. В 19.55 у ворот скапливалась целая толпа.
Только два человека не жаловались на это нововведение: обитательницы двадцать седьмой комнаты Готорна. Для Джазы такая жизнь была в порядке вещей. Ей было хорошо и уютно дома, она сидела и работала. А я хотя иногда и царапала когтем оконное стекло и просилась наружу, тоже не без радости приняла новые правила, потому что они дали мне неожиданное преимущество: комендантский час подравнял всех под одну гребенку. Обычная иерархия рухнула. Теперь уже никто не похвалялся, на какую вечеринку, в какой паб или клуб пойдет. Все мы оказались пленниками Вексфорда. Именно за эти три недели он и стал моим домом.
У нас с Джазой даже возникли свои традиции. Перед ужином я ставила «Чиз-виз» на батарею. Этот приемчик я придумала совершенно случайно, но он оказался безотказным. Примерно к девяти соус достигал идеального состояния, делался теплым и текучим. Перед сном мы с Джазой чинно выпивали по чашке чая с сухариками и рисовыми хлебцами, намазанными «Чиз-визом».
С соседкой по комнате мне крупно повезло. Джаза, с ее широко распахнутыми глазами, милой оглядчивой повадкой, упорным стремлением делать только хорошее. Джаза скучала по своим собакам и своей ванне, где можно подолгу лежать в горячей воде, и обещала как-нибудь свозить меня к себе, в далекое корнуольское захолустье. Она любила завалиться в половине одиннадцатого в кровать и, попивая чай, почитать Джейн Остин. Она не возражала, если я засиживалась до трех часов утра, ползая по Интернету, лихорадочно загружая в голову английскую литературу и продираясь сквозь статьи на французском. Собственно, новые правила спасли меня от учебного фиаско. Кроме как учебой, заняться все равно было нечем. В пятницу и субботу мы слегка надирались дешевым красным вином, которое разливали по кружкам (вином нас снабжали Гаэнор и Анджела, которые так умудрились припрятать свои запасы, что их никто не смог реквизировать), а потом бегали кругами по зданию.
Так вот и проходил сентябрь. К концу месяца все мои соседи по этажу уже знали про кузину Диану, дядю Вика и Билли Мака. Они восхищались фотографиями бабушки в неглиже. Я же выяснила, что Гаэнор слышит только одним ухом, что на Элоизу однажды напали на парижской улице, у Анджелы кожное заболевание, от которого она постоянно чешется, а Хлоя, которая живет в конце коридора, совсем не задавака, просто у нее недавно умер отец. Подвыпив, Джаза танцевала сложные композиции с реквизитом.
По мере приближения двадцать девятого числа мои одноклассники все больше негодовали по поводу новых правил. Ответом на требование полиции сидеть по домам или ходить только группами стало то, что по всему городу словно бы устроили сплошной праздник. В пабах вторую порцию наливали бесплатно. Букмекеры принимали ставки — где обнаружат новые трупы. Обычные программы Би-би-си заменили долгими вечерними выпусками новостей, на других каналах показывали все фильмы и программы о Джеке Потрошителе, какие только есть на свете. В домах проводили «вечеринки за запертыми дверями». Ночь Двойного Убийства грозила превзойти Новый год, а мы были лишены возможности примять в ней участие.
Утром двадцать девятого числа небо размышляло, устроить дождь или нет. Я побрела в столовую, прихрамывая, — у моей ноги случился мимолетный роман с мячиком, причем в один из тех редких моментов, когда я не была с ног до головы облачена в защиту. Сколько помню, меня не особо занимал Потрошитель. В моем сознании Джек Потрошитель оставался мифологической фигурой, стандартным лондонским атрибутом. Однако в тот день я заметила в школе первые признаки тревоги. До меня донеслись чьи-то слова: как-то не хочется сегодня выходить на улицу. Двое учениц и вовсе уехали на несколько дней. Я видела, как одна из них тащит по булыжнику тяжелую сумку.
— Они это восприняли всерьез, — сказала я Джазе.
