Михаил Успенский - Время Оно
Пробежав сколько-то по дороге, Жихарь углядел в темноте знакомый пень, покинул прежний путь и очутился на ведомой ему лесной тропке.
Обычному человеку в ночном бору непременно придется туго – тамошние жители не любят когда нарушают их сон. Птицы непременно всполошатся и загалдят, особенно сороки, темная охотница сова, скоробогатая птица, заухает во всю глотку, потревоженные деревья не упустят случая подставить беглецу под ногу толстый корень, чтобы споткнулся и навернулся о ствол.
А лесной хозяин, когда рассердится, непременно перепутает все тропы, так что бедолага неожиданно для себя выбежит на то же место, с которого и вошел в лес; там-то его как раз и захомутают преследователи.
Но Жихарь сам вырос в лесу, со здешним лешим (в отличие от того, который охранял владения добрых адамычей) пребывал в прекрасных отношениях с малолетства да и бегать умел бесшумно, даже в самой непроглядной тьме не угнетая высохший сучок. Кроме того, все солидные деревья его помнили, уважали за то, что рубил он только сухостой, отчего остальным растущим одна польза. Корабельные сосны поджимали корни, хрусткие павшие ветки сами откатывались в сторону, а сова ухать-то ухала, но ходила кругами по небесам где-то в стороне, чтобы запутать дружинников.
Для всех прочих многоборцев леса были в одночасье и бедой, и защитой. Для Жихаря же бедой они никогда не были, поскольку он знал и соблюдал все положенные в чаще правила.
Огни факелов мелькали и сзади, и с боков; один показался спереди, но тут же угас: факелоносец, видно, угодил в бочаг с вешней водой. Дружинник завопил, зовя на подмогу, – должно быть, в бочаге наступил на какое-нибудь сонное болотное чмо.
Да ведь и бежать Жихарю было легче, нежели преследователям. За зиму дружина основательно обленилась, а он-то сам закалился в кабальных трудах. А скакать по бору верхами дураков не было: коню ноги поломаешь, сам шею свернешь…
Долго ли, коротко ли, а стихли позади и крики, и шум. Конечно, до самого рассвета дружина лес не покинет, будут делать вид, что стараются, ловят.
И ведь, главное, ни к чему теперь Невзору его ловить – кабатчик и без того отнял у богатыря все, что можно, кроме жизни, а жизнь так недорого стоит…
Даже месяц подумал-подумал и тоже принял его сторону: приманил к себе одинокую тучку, закрыл ею свое ясное личико, и стало в чаще хоть глаз коли.
Жихарь бежал ровно и дышал легко, а главное – понимал, где бежит и в какую сторону. К реке он рано или поздно спустится, следуя вдоль первого же понравившегося ручья, а стражников по всему берегу не расставишь, даже если Невзор договорится с соседями.
Только Невзор ни с кем не договорится, а воинам потребуется отдых.
Острым звериным запахом потянуло спереди, но Жихарь не свернул, а продолжал бежать, покуда не уткнулся в чье-то мохнатое пузо. Обладатель пуза поворчал, но облапливать богатыря не стал: просто слегка провел лапой по стриженой голове, убедился, что волос на ней мало и обдирать их ни к чему, а вместо того поддал Жихарю той же лапой пониже спины, чтобы бежалось шибче, и направился в другую сторону, откуда доносилась до чутких медвежьих ноздрей нестерпимая вонь горящей смолы и бранного железа. Вот его-то теперь они и станут ловить, а кто поймает, не возрадуется…
У лесных обитателей, и неподвижных, и шмыгающих, память устроена не по-людски: на славу им наплевать, а добро они помнят накрепко.
Месяцу там, наверху, конечно, виднее: он высмотрел оттуда, что беглец уже недосягаем, утерся напоследок влажной тучкой, чтобы светить еще яснее, и пустил тучку дальше гулять по воле верхового ветра.
Деревья – народ неуклюжий и неловкий; не все из них успевали вовремя отводить ветки, так что Жихарь основательно оцарапался и рубаху в нескольких местах порвал. Словно бы винясь перед ним, деревянное племя выкатило на светлую прогалинку ему под ноги подходящее орудие – мореную дубину. Богатырь подхватил дубину – она оказалась как раз по руке и весу подходящего. Он остановился и в благодарность оторвал от рукава вышитую тесемку. Тесемку он повязал на первую попавшуюся ветку. Врагу этого следа все равно увидеть не дадут, а зеленым друзьям уважение.
После этого Жихарь больше не бежал, а шел спорым шагом, поглядывая под ноги: батюшка бор уже сделал для него все, что мог, и терпения его испытывать не следовало.
Верно заметили мудрые люди: ежели в одном месте справедливости убавится, то в другом непременно прибавится, иначе жизнь была бы уж совсем никудышняя.
Вот только накормить его батюшка бор в эту пору ничем не умел, разве что прошлогодней перезимовавшей калиной. Не ягодная была покуда пора, да и не грибная, только одни корявые сморчки и строчки в пищу годились, но не сырьем, а лишь после того, как выварить их надлежащим образом в трех водах. Добыть огонь Жихарь худо-бедно сумел бы, но не в горсти же варево затевать!
Вскоре под ногами обозначилась основательно заросшая тропа – куда-нибудь она да вела же!
Она и привела на освещенную месяцем поляну. Жихарь остановился и прислушался. Здесь даже ночные птицы не кричали. Впереди темнело какое-то строение. Богатырь подошел поближе и понял, что случалось ему здесь бывать – в дальнем-дальнем детстве, когда живы и здоровы были еще воспитатели его, разбойнички Кот и Дрозд, люди лихие, но мудрые.
Капище Проппа завалилось вконец, поросло мохом и бурьяном. Жители Многоборья давненько забыли сюда дорогу, даже неклюды-отшельники здесь уже не селились, полагая место слишком опасным. Но Жихарь знал, что Пропп добрый и может помочь всякому, рассказавшему у подножия кумира небылицу, новеллу или устареллу. Не раз случалось богатырю в этом убедиться во время незабвенного похода на край мира, только вот славу от этого похода он потерял…
Жихарь порылся в развалинах, ничего полезного не нашел – видно, искали и до него, да если и водилось тут что, так давно рассыпалось в прах.
Кумир Проппа здесь стоял не деревянный, но каменный, вырезанный с большим искусством и тщанием. Богатырь отломил от истлевающего бревна острую щепку и прочистил Проппу каменные уши от моха и земли, набившейся туда за долгие годы.
Похолодало; скоро начнет и светать. Потянул ветерок и ознобил взмокшее после погони тело. Жихарь ударом кулака раскрошил бревно, выбрал подходящие для костерка куски, наломал сушняка, сложил все шалашиком. Потом особым колдовским разбойничьим способом добыл огня и вспомнил, что точно так же добывал его в темноте Бессудной Ямы, – все повторялось, снова придется идти на поклон к Беломору, а даром старик ведь ничего не дает, опять пошлет в неведомую даль выполнять непосильный урок.
