Сергей Радин - Стража
— Но ведь могут хоть из окна выглянуть?! Поинтересоваться!
"Ты меня не слушаешь. Интерес — это знание, а знание — это необходимость действовать или необходимость уговаривать свою совесть, что будет действовать кто-то другой. И вообще — мы опаздываем. Проводи женщину до подъезда её дома и — побыстрее ко мне".
— И всё-таки! — упрямо сказал Вадим и помог женщине подняться со скамейки. Он слегка потянул её сделать один шаг, а дальше она пошла-засеменила суетливо и быстро, как игрушка, которую какой-нибудь карапуз бодро тащит на верёвочке. — И всё-таки… Люди всегда любопытны. Даже анекдот есть. Он настолько дурацкий, что всегда вызывает у меня восторг. Про пьяницу, который в три часа ночи орал: "Люди! Люди!"
"А когда в окнах зажёгся свет и люди повысовывались из окон, он спросил: "Люди, почему вы не спите?" Этот анекдот?"
— Этот.
Вадим ускорил шаги, переводя женщину через дорогу. А женщина то ли устала кричать, то ли вверилась сильной уверенной руке, то ли после транса ещё не пришла в себя, семенила рядышком, заметно прижимаясь к поддерживающей руке. А Вадим только раз глянул в сторону канализационного колодца и уже не мог отделаться от прилипчивого образа шевелящегося на дне трупа и шума вонючей (он даже учуял смрад) жидкости и шлёпанья по ней мёртвых рук. Поэтому упрямо сказал:
— Ты не ответил.
"Есть такая вещь, как сила привычки. Если человек всю жизнь видит вокруг себя одно и то же, он очень тяжело переживает перевёрнутый порядок. Или вообще не воспринимает его. Или ждёт до последнего, что прежний уклад жизни вот-вот вернётся. По-твоему, люди должны быть любопытны, должны мчаться на помощь по первому зову. А по-моему, в шесть утра городские улицы должны быть очень оживлёнными. По-моему, июньское солнце должно было давным-давно встать".
Женщина, шедшая до сих пор на полном автоматизме, неловко заторопилась. Не оглядываясь, она забежала в подъезд девятиэтажки. Кажется, именно сюда она и шла.
Теперь Вадим освободился и мог оглядеться.
Голос был прав.
Улица находилась недалеко от проезжей части. По дороге замедленно, словно ещё не проснувшись, плыли машины. Тихонько прокрался троллейбус, с таким ощутимо тяжёлым ходом, что, казалось, случилась какая-то неполадка на линии и машине не хватает мощности. А вот и остановка. Рядом с переулком. Одна-две фигуры. А ведь вторник, рабочий день.
Небо тоже подкинуло сюрприз. Не такой, чтобы уж очень "ах!". В первый момент и не сообразишь, в чём, собственно, дело. Лишь после недоумённого разглядывания Вадим сделал открытие: неба нет. Есть странный, подсвеченный серо-жёлтым туман, в который упираются верхушки высотных зданий. Ровная, угадываемо зернистой структуры, дымка цвета усталости плотно скрывала солнце и была не только неподвижно плотной, но и, по ощущениям, увесистой. Свет из-за неё был не бодрый, утренний, и не выжидательный, как перед грозой. Вечер, забывший стать ночью.
"Люди оживут ближе к восьми, — заговорил голос. — А вот солнца ты так и не увидишь. И если по прошествии трёх дней ничего не изменится, город умрёт".
— Надо полагать, ты подталкиваешь меня к выводам, что во всём виноват Шептун, — вздохнул Вадим и встретился глазами с Ниро, повернувшим серую башку посмотреть на разговорчивого хозяина. — А второй и главный вывод — на роль спасителя существует только одна кандидатура. Не знаю, как вам, но мне эта кандидатура ну очень не нравится.
8.
Дверь подъезда Вадим успел за собой придержать, не грохнул ею всё-таки. Хотя желание было. Вслух он не говорил, но последние минут пять ясно ощущал: кто-то — за ним. Он не знал, как определиться с ощущением: кто-то смотрит в спину, кто-то дышит в затылок или кто-то наступает на пятки? Ниро тоже среагировал: уже не просто бежал, а поджал уши и хвост и время от времени дёргался посмотреть назад.
Они влетели в подъезд, и Ниро сразу оглянулся. Расслабился так явно, что и Вадим тоже было вздохнул с облегчением. И в это время предмет, маячивший у двери подъезда, предмет, который голос предложил в качестве ориентира: "Беги в подъезд с красным!", вдруг перестал быть только ярким пятном на сетчатке глаза и оформился в гробовую крышку.
Вадим не поверил. Открыл дверь и удостоверился: длинная, красная, без фотографии. Почему же он сразу не понял, что в одной из квартир покойник? Почему не сразу понял, что это красное — доска от гроба? Голос продолжает мозги пудрить?
Он не успел отдышаться, как явилась следующая инструкция: "Третий этаж, слева последняя дверь".
Сумрачная прохладная пещера наверх. Окна на север да пелена того же странного тумана. Тишина, подчёркнутая шагами и дыханием.
Одолев первую лестницу, Вадим ухватился за перила другой и привычным рывком хотел послать тело дальше.
Дверь внизу открылась — или показалось?
Он держался за перила и свешивался назад. Дышать приходилось ртом: иначе он ничего не слышал, а там, внизу, тени были густы, и спрятаться в них мог кто угодно.
Сверху коротко проныл Ниро.
Звук его почти человеческого всхлипа заставил Вадима подниматься дальше. Разглядеть внизу он так ничего и не разглядел, но беспокойство, что он и Ниро в подъезде не единственные, не оставляло.
Нужная дверь будет открытой. Эта уверенность, ничем не обоснованная, поселилась в Вадиме внезапно и даже вытеснила тревогу. Он попытался просчитать варианты, почему дверь может быть открытой. Хозяин знает о его приходе и заранее открыл, не зря его голос ведёт Вадима. Хозяин болен, сразу выйти на звонок ему трудно, район тихий, дверь он вообще не закрывает… Подумалось: фантастика, как легко он принимает ошарашивающую данность, что хозяин дома, но его голос… Вне дома? Сумасшествие.
Дверь была открыта, но так, как предполагал Вадим. Он думал потянуть за ручку — и войти.
Дверь была открыта так, что между нею и косяком темнело пространство. И тянуло из квартиры запахом жжёного, душного. И это душное навевало впечатление высоких потолков и уходящих ввысь, слаженно поющих голосов.
Свечи. Это их запах.
Он прошёл тёмную прихожую, мельком скосил глаза на часть кухни, видной слева, сообразил, что справа — ванная комната, и тихонько толкнул дверь в жилую комнату.
"Не может быть! ТАК я опоздать не мог!"
Странно, что не воет Ниро.
Посреди узкой комнаты, на стульях, покоился гроб. Лежащего в нём человека почти не было видно из-под белого покрывала и белых полос, обвивающих его голову. Подойдя ближе, Вадим понял, что полосы церковные: в складках пропадал и морщился церковный шрифт… Лицом к покойнику сидела старушка в чёрном, маленькая, со скорбно-сосредоточенным лицом, одетая настолько закрыто, что показалось (а горящие свечи и неожиданно холодный воздух в комнате подтвердили впечатление) — за окнами зима. Старушка вполголоса читала, водя жёлтым пальцем по жёлтым страницам книги на коленях.
