Наталья Игнатова - Охотник за смертью
Присев, как привыкла уже, у входа в шалаш, Эльне без стеснения разглядывала гостя, – все равно он так занят, что ничего вокруг не замечает. Эльне изучала худое загорелое лицо, длинные, черные ресницы над бесцветными глазами, непривычно тонкий нос и острый, торчащий вперед подбородок. Было в этом парне что-то птичье, что-то не то от ворона, не то от злого сокола, смотря по тому, сидел ли он, задумавшись, погруженный в странную свою ворожбу, или вскидывал голову, обводя полутьму шалаша незрячими глазами – вот сейчас взлетит…
Как взлетел на обрыв.
Ох, добрый Гульбис , зря ли Эльне жертвовала тебе кур? Почему не поможешь разобраться: кто приехал к ним, из-за кого палят сейчас в Приводье священные костры, и разве могут люди летать, как духи?
Чужой, ни на кого не похожий, странный. Но у Эльне сердце дрогнуло, еще когда она увидела его в первый раз – до того он был красив. И как понять себя? Ведь глаза же не обманывают, глаза видят: не на что там смотреть, нет ни стати мужской, ни крепости телесной, не умеет он ни воевать, ни землю пахать, ни охотиться. И дружина за таким не пойдет, пусть даже он и высокого рода. А сердце глупое толкается тревожно и шепчет, шепчет: «Пусть так, пусть как угодно, а ты пойдешь за ним?» И Эльне, тоже дурочка, сердцу своему отвечает: «Пойду… даже если не позовет…»
Но это пройдет, это всегда проходит. Пусть другие девчонки заглядываются на красивого парня… ох, слишком красивого, чтобы позволить еще чьим-то глазам смотреть на него. Нет, нельзя так думать, незачем. Эльне, дочь мудреца и гадателя, ни разу еще ни в кого не влюблявшаяся, уже знала – проходит все. Тебе кажется, что ни с кем и никогда такого не случалось, кажется, что ты – единственная, и он – один, и никогда не нужно будет другого. Но время идет, и все меняется, и чувства, точно такие же, могут увлечь совсем к другому человеку, а ты даже не узнаешь их – тех же самых! – и снова станешь думать, что это только твое и только для тебя. А еще чувства могут угаснуть. А еще… да много чего еще может случиться, главное помнить: проходит все. И уж конечно недостаточно нечеловеческой, дивной красоты, чтобы идти за чужаком по первому зову.
Зато более чем достаточно, чтобы отдать ему сердце, ничего не пожелав взамен.
Эльне даже не услышала, что ей велели уходить. Только, не глядя, отмахнулась от летучей паутинки. Откуда взяться паутине в ноябре? А, не важно!
Система была самоподдерживающейся. Альгирдас любил такие, предпочитая не тратить собственные силы там, где без этого можно обойтись. Он ловил в паутинные петли новых и новых злыдней, вытягивал из них немного жизни, полузадушенных втаскивал в тело одержимого и разбрасывал сеть в поисках новых жертв. Не до всех получалось дотянуться – все-таки работать в тварном мире не так просто, как на Меже, – но даже тех, кто был слишком далеко, Альгирдас все равно видел. И еле слышно, не желая тратиться даже на то, чтобы громко говорить, шептал сидящему рядом брату координаты. Тот успел связаться с Советом, а то и непосредственно с Сином – Альгирдас чуял запах крови – и, наверное, охотники Гвинн Брэйрэ уже спешили в указанные места. Чтобы там, на месте, придавить тех, кого не мог поймать Паук.
Пандемия – ах ты ж, пакость какая! Но кто мог ожидать от Сенаса такого размаха? И почему не ожидали? Как посмели недооценить его? Последнего в свите Змея, да, верно, но это же свита – ближайшее окружение того, кто повелевает богами! Почему, как получилось, что все Гвинн Брэйрэ, включая Совет, включая непогрешимого Сина, считали Сенаса кем-то вроде его детей-упырей – злобных, страшных, зачастую мудрых, но понятных и уязвимых?
Злиться и браниться сейчас не было ни времени, ни охоты. Зараза распространилась так быстро и так… всеохватно, что наоборот, самое время добрым словом помянуть своего темного покровителя. Еще бы немного, и на всей Земле, на всем маленьком шарике не осталось бы места, где можно было бы спастись от болезней и смерти.
Только в Ниэв Эйд.
Да еще, может быть, вмешался бы Белый бог, который в любой из своих ипостасей, вроде бы, защищает людей. А может, и это только сказки. Ведь благих богов не существует.
Разглядеть очередную добычу почему-то не получилось. Паук знал, чувствовал: вот оно, здесь, сюда тянутся нити, связующие между собой лиетувенсов, а увидеть не мог.
И не сразу понял, куда именно должны сходиться все связи.
А когда понял, отцепиться от собственной паутины все равно не успел.
Жуткая морда вызверилась на него из липкой прозрачной петли, нити скрутились в кокон, впервые в жизни опутав самого Паука. Быть такого не могло, но вот случилось: вся раскинутая над землей сеть, все не съеденные еще духи, вся пульсирующая в паутине сила – все это, как тяжелый мокрый плащ прилипло к телу. И Альгирдас забился, пытаясь разорвать путы раньше, чем пойманные им лиетувенсы доберутся до него.
Ну, кто сильнее? Сенас или бог-покровитель, чья сила, вот она, только взять…
Ее отец так хотел спасти этого бедолагу, неведомого бродягу, бог весть как забредшего в их леса. А ворожба Паука в единый миг превратила тело одержимого в покрытый язвами полутруп, и дальше становилось только хуже. Словно бы все немочи, сколько есть их, ринулись на одного, и без того страдающего человека.
Эльне молчала. Что бы тут ни происходило, не ее дело вмешиваться и задавать вопросы тоже нельзя. Потом, может быть. Ей жаль было больного: до появления в Приводье Паука, Эльне сама ухаживала за ним, поила и кормила, и успела много чего придумать про его жизнь и семью, про жену и детишек… Придумывала, потому что ни разу не смогла поговорить с подопечным. Сейчас Эльне благодарила богов за то, что не успела ничего узнать об этом человеке. И все равно жалела его.
Она снова смотрела на Паука. Тот был спокоен и сосредоточен, как обычно, как всю эту неделю, за исключением разве что неожиданного купания. Это духи насолили. Уж Эльне-то знала, какими они могут быть пакостниками. И не холодно ему? Нет, наверное. Сейчас уже и не скажешь, что часа не прошло, как из воды вылез.
Где он сейчас? Где он был все эти дни? Не здесь – это ясно, но уходил ли он, как гадатель, вслед за полетом птицы или порывом ветра, по змеиному следу в пыли, в дым жертвенного костра, уходил ли он в будущее, или в иное место, куда, говорят, заказан путь обычным людям. Только безумец или человек на пороге смерти способен заглянуть душой за грань, отделяющую зримое от незримого. Не будущее и не прошлое – все это зримо, будет или было когда-то. А что?
Глубокая сосредоточенность Паука прервалась едва заметным движением, чуть дернулись плечи, но в сравнении с его каменной неподвижностью даже этот жест показался резким и неожиданным. Тем более неожиданным стало для Эльне проворство, с которым другой чужак, только что сидевший рядом с чаровником, вскочил на ноги и вмиг оказался снаружи, подальше от Паука. Ее он просто оттолкнул, не сильно, а словно задавал направление. Но Эльне все равно рассердилась. И нарочно сунулась ближе ко входу. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как черноволосого чаровника скручивает медленная, неотвратимая судорога, и он валится на колени, сжимаясь в комок, и белеют костяшки вцепившихся в плечи пальцев.
