Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма
— Прочь… прочь…прочь… — шелестели они, раздирая зеленый сюртук на мелкие клочки. Аромат их стал нестерпимо сладким, и осы, гнездо которых находилось под самой крышей, тотчас устремились на зов. Ос Брунмиги не боялся — толстую троллью шкуру и не всякий меч пробьет, но все же поспешил удалиться.
Лишь оказавшись за оградой, Брунмиги погрозил больнице кулаком.
— Смотри! А я же мирно хотел. Ничего… мы-то свое получим. Не через тебя, так через Вершинина. Глядишь, он и посговорчивей будет. А нет… Хозяин вас просто-напросто сотрет. В порошок сотрет!
Вершинин видел карлика в зеленом грязном наряде. Карлик прыгал, корчил рожи и грозил кому-то кулачками. Он был до того потешен, что Вершинин улыбнулся.
— Наверное, цирк лилипутов приехал, — сказал он медсестре, но та лишь плечами пожала: никаких карликов она не видела.
Примерещилось доктору.
Глава 5. Каменный дом
Дом стоял за высоким забором, одна сторона которого выходила на свалку, другая — на мрачный больной ельник, к третей жалась гнилая речушка, а четвертая была обращена воротами на дорогу. Дорога эта отличалась просто поразительным качеством покрытия, а еще полным отсутствием разметки, что нисколько не мешало Брунмиги. Он ехал прямо по центру и, торопясь, подхлестывал седобородого козла. Тот упрямился и не прибавлял шагу, но лишь поддавал задом, норовя скинуть седока. В грязной козлиной шерсти раздраженно звякали бубенцы, а узкую морду с отвислыми губами украшали желтые охряные полосы.
Поравнявшись с воротами, козел вскинулся на дыбы и протяжно заблеял.
Ворота открылись.
По ту их сторону не было ни поста охраны, ни собак, ни стриженых лужаек, цветочных кустов или ярких клумб. Сразу у забора начиналось обсидиановое поле. Гладкое, навощенное, оно жадно впитывало солнечный свет, но оставалось вечно голодным. А ниже камня, в коконе гримовых волос, билось сердце йотуна. Оно исправно гнало темные воды по жилам-проточинам, и неторопливые удары заставляли камень вздрагивать, а порой и выгибаться. Брунмиги опасался, что однажды обсидиановое зеркало треснет и выстрелит в небо острыми осколками. Но сердце замирало, и камень возвращался к прежним формам.
— Уже вернулся, Брунмиги? — Хозяин ждал во дворе, просто стоял, любуясь солнцем. И эта его привычка — выходить и замирать, вперив взгляд в лохматый шар светила — пугала Брунмиги также, как пугал голос, взгляд, да и все иное в этом человеке. — Надеюсь, порадуешь меня?
О Хозяине говорили много всякого, особенно раньше. Иные утверждали, что он — чудище в десять альнов[1] ростом. И что зубы у него железные, а глаза — стеклянные. Что левой рукой он драккар поднимет, а правой — и кнорр, доверха нагруженный. Что не убить его ни мечом, ни копьем, ни стрелой…
Про корабли Брунмиги ничего не знал и врать не стал бы, ну во всяком случае без особой на то необходимости, а вот внешность у Хозяина была самая что ни на есть человечья. Росту — альна три и то неполных. Зубы белые ровные, навряд ли железные. И глаза, хоть льдяно-прозрачные, но уж точно не из стекла. Седые волосы Хозяин по давешней привычке в косицы заплетал, а в каждую косицу по косточке прятал.
Нойда, что с него взять. Стоит на холоде и не мерзнет, выйдет на солнце — не согреется, сколько бы ни кутался в плащ из живых соболиных шкурок сшитый. Смотрят соболя на Брунмиги да скалятся, с ответом поторапливая.
Брунмиги сполз с козла и едва удержался, чтоб не бухнуться на колени:
— Не вышло, Хозяин!
— И что же тебе помешало? — голос был холоден, как ветра Йоля, и дрожь сотрясла Брунмиги от макушки до пяток.
— Ниссе, Хозяин! Он мальчишку бережет! Я уж уговаривал, уговаривал… и ласково, и пугал тоже… но разве ж Ниссе запугаешь? Упрямый их род! Пока дом стоит, то и на волосинку не подвинутся.
— Ясно. Пошли.
Брунмиги поплелся за хозяином в дом, который больше походил на могильный курган. В основании его лежали камни белые, круглые, будто черепа. А на них стояли камни красные, плоские, что клинки, бурей мечей срощенные. И ребрами поднималась крыша, сочилась тысячей дымов, один другого гуще. Шли дымы в небо, рождали туманы. Вдыхала их свалка, травилось воронье. Болел от них ельник, желтел иглой, осыпался до времени. Гнила заживо река, и Брунмиги, всякий раз оказываясь рядом, морщился болезненно да уговаривал воду потерпеть. А дорога оставалась прежней — гладкой, черной, мертвой. Она провожала туманы к городу и, подсеяв в седые дымы, скармливала людям.
Людей Брунмиги было не жаль.
— Ниссе ведь не сам тебе перечит? — спросил Хозяин, и соболиные головы, повернувшись к Брунмиги, зашипели.
— Он… он ничего не говорил.
— Не сам, — уже утвердительно произнес Хозяин. — Курганник снова игру затеял. Мало ему. Ну что ж, сыграем.
Он снова вывернул шею, в проломе крыши силясь разглядеть солнце. И замер, не дыша. Пришлось замереть и Брунмиги. Лишь соболя пересвистывались, обсуждая новость.
— Иди, — произнес Хозяин. — Оседлай зверя. Разговаривать будем.
Брунмиги опрометью кинулся из дома. Не любил он бывать внутри — чадно там, ледяно. И чучела в обындевевших шкурах хранят покой тысячи одного котла, под которыми горят тысяча и один костер. И все — зеленого, мертвого огня. Мечется неистово варево в котлах, брызжет ядовитой слюною, корчится в муках и, доходя до края, дымом становится. А когда выгорает в котле все до капельки, Хозяин новую порцию варева кидает, которое тогда и не варево еще, но то, о чем Брунмиги и думать мерзостно.
Нет, нет, людей ему ни капельки не жаль, но… реки-то травятся. И лес. И все иное, чего к людям отношенья не имеет.
От Хозяина эти свои мысли Брунмиги берег.
В миг, когда круглая луна выползла на небо, ворота вновь открылись. Вылетел из них белый медведь в красном чепраке, в золоченой сбруе. Тяжелым галопом пошел он по-над землей, и поземка полетела из-под лап, следы затирая.
Вылетел медведь на холм и остановился. Долго топтался он у плоского камня, взрыкивая и встряхивая треугольной головой, но потом все же улегся.
Всадник сошел на землю и, увязнув, поднял руки, показывая пустые ладони.
— Не спеши воевать, Курганник. Разговаривать будем.
— Так вроде не о чем нам с тобой говорить, Варг Безымянный, — но Курганник все же выполз из норы на треть. Устроившись в центре камня, перед самой медвежьей мордой, он достал из складок тела куриное яйцо и уколом когтя пробил рыжую скорлупу. — Ты же сам от нас отрекся. Или передумал?
— Нет.
— Тогда к чему все? Мальчишку ты не получишь.
