Виктор Дуров - Рейнджер
— Интересно очень. Такое ощущение, что там, внутри белой жемчужины, прячется черная! Двухслойный жемчуг, надо же…
— Так сверху же слой поврежден. Может, ободрать белое?
Берглинги аж задохнулись:
— Да ты что! Это ж для амулета какого заготовка — просто прелесть! Жемчуг и так хорошо принимает на себя заклятия и силу, как и янтарь, а тут такое, что можно одно в другом прятать… И вот с этой непонятно — что тут на ней такое?
— Зубы…
— Да нет, какие-то вмятины или царапины.
— Это от зубов, — мрачно уронил я.
— От каких зубов?!
— От передних. Моих.
— А зачем?! — Ишь как навострились хором орать.
Не говорить же им всю правду?!
— Перепутал в темноте. Думал — орех.
С Драуном чуть родимчик не случился. Он хихикал, смеялся, ржал в голос, давился смехом, пытался сделать серьезную морду и опять катался по земле. Второй двурв немного похихикал, но и только. Постояли мы, посмотрели на это буйство… Потом Гролин сходил к небольшому пруду (похоже, из него скот поили на выпасе), принес котел с водой и спокойно и невозмутимо надел его на голову Драуну. Говорливый двурв сплюнул головастика и сказал:
— Все, прошло, спокойно только…
— А что про остальные десять жемчужин скажете?
— А что там говорить — нормальный жемчуг, для речного довольно крупный. За обычную цену можно отдать любому ювелиру.
Вот спасибо! Полезной информации — ноль, не считая того, что дефектная и чуть было не выброшенная бывшая конфета оказалась дороже всех остальных, и как бы не вместе взятых.
Что ж, пока жизнерадостный наш переодевается — визуальный осмотр деревни. Из озорства приставив к глазам руки, будто бы в них был бинокль, я обшарил своим «встроенным оптическим прицелом» ближайшую окраину. Вроде бы все нормально, только в ближней к лесу избе пара окон выбита, и сарай выглядит каким-то подкопченным. Ну да мало ли — перепил хозяин после бани. Дымки от печей поднимаются, птица домашняя шумит, дети кричат — играют.
Эх, будь моя воля — месяц бы точно еще из лесу не вылез. Осмотрел бы все, разузнал, свои возможности изучил. Кого-нибудь из охотников встретил, допро… эээ… побеседовал дружески, в смысле, а уж потом и к жилью.
Ну, пошли в люди.
* * *Узнав, что я хотел продать им жемчужинку, чтобы оплатить постой, поскольку денег наличных не имею, двурвы обиделись. Пока Гролин, нахмурившись, молча сопел носом, Драун озвучил их позицию:
— Зачем обижаешь? Ты нас три дня с лишком и кормил, и поил. Да еще и из лесу вывел! Теперь — наша очередь… А будешь спорить — обидимся, и крепко.
— Эх, не люблю я такого — долгами мериться! Сегодня я вам помог, завтра — вы мне, а считать и мерить, кто кому сколько должен, — не люблю.
— Так и мы о том же! Ты нас кормил — мы тебя, все нормально.
— Будь по-вашему…
Не стал спорить, хоть не столько для прокорма деньги нужны были. Хотел прикупить себе кое-что в дорогу, включая котелок, с местным кузнецом договориться, чтобы наконечников железных наковал, ну и мало ли что еще — в зависимости от размеров деревни. Может, тут всего дворов двадцать, а я губу раскатал — и кормежка, и ночлег, и лавка, и кузня…
Так, за разговорами и размышлениями, дошли до деревни. Почти сразу появились и зеваки — вначале детишки зыркали из-за заборов, потом, осмелев, стали проноситься мимо нас по улице. Если вы представили себе забор в виде калиброванного штакетника, прибитого гвоздями к жердям, то зря. Или редкого плетения плетень (почти тавтология, да вот как еще скажешь?), или просто — крестовины из кольев, на них, горизонтально, еще один кол лежит. А то и просто — ветки узкой полосой и высотой по пояс навалены — хворост сушится. Заборы не для красоты и не от всякого вора: скотина в огород не забредет — ну и ладно. Разумеется, крапива, малинник и всякие кусты, преимущественно — колючие, составляли изрядную долю этой ограды.
Затем показались и взрослые. Причем моя персона вызывала гораздо больше интереса, чем оба двурва. Интересно, что это они? С другой стороны, если вспомнить Шиллера…
Сей пиит весьма сокрушался в виршах своих и письмах прозаических, знакомым отправляемых, что очень утомило его внимание толпы. И особенно оскорбительным ему было то, что вызвано сие оказывалось не его литературными талантами, а банально и вульгарно — ростом. Люди оглядывались, мальчишки следом с криками бежали. А было в Шиллере ни много ни мало, а цельных сто семьдесят шесть сантиметров. Да, официальный средний рост на сегодня, а двести лет назад, как видим, хватало для привлечения зевак. Мои сто девяносто, да в мире, пока похожем на средневековый (холодное оружие, одежда и прочее), явно должны выбиваться из массы.
Кстати, о Шиллере. Казалось бы — прошло всего двести лет, персонаж известный, а поди ж ты. В одной биографии Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер описывается как выходец из низов бюргерства, отец — полковой лекарь, мать — дочь пекаря. В другом источнике отец уже хирург, мать — «набожная женщина». В третьей биографии вообще обзывают фон Шиллером, мать выводят из семьи священника, отца называют хирургом и доктором медицины. В общем, врут историки, «как свидетели» — по выражению одного известного сыщика.
Возвращаясь от старинных поэтов к современным для меня реалиям, осмотрелся. Да уж, резон в предыдущих рассуждениях был. Народец вокруг мелькал, мягко говоря, не крупный — метров от полутора, некоторые больше, но ненамного. Непонятно, с чего бы это средневековые легенды обзывали дварфов коротышками? Например, Драун почти одного роста с той вон теткой. Непонятно. Хотя… То, что для Драуна его рост — предмет гордости, почти на полголовы выше любого из встреченных им сородичей, я уже знал. Да и немудрено было не знать — это только в первый вечер он постеснялся хвастаться, потом подобие робости прошло, и быстро. А для простого народа разница сантиметров двадцать — двадцать пять вполне могла бы стать эдаким классифицирующим признаком и именно в этом качестве тщательно подчеркиваться.
Деревенька оказалась не так уж и мала — дворов двести — двести пятьдесят как минимум. Большая, можно сказать, деревня. И корчма нашлась — длинный одноэтажный дом, крытое крылечко с небольшой коновязью и колодой для воды. Прямо за широкой дверью — темноватый коридор поперек всего дома, в дальнем конце — выход во двор. Направо — вход в обеденный зал, налево — крепкая, монументальная, из тесаного бруса дверь на хозяйскую половину. Причем прорезана не напротив той, что ведет в зал, а со значительным сдвигом. Разумно — и захочешь, а лавкой с разгону не выбьешь. Был тут и представитель власти — староста, или тиун на местный лад. Собственно, именно в корчме мы его и нашли. Оно и хорошо — ходить далеко не надо.
