Четырнадцать дней для Вероники (СИ) - Мусникова Наталья Алексеевна
День четвёртый. Тобиас
Дни неумолимо утекали, словно песок сквозь пальцы, а я только и мог, что зубами скрипеть да кулаки сжимать в тщетной попытке остановить неумолимый бег времени. Наступил уже четвёртый день моего расследования, а что я узнал? Да толком и ничего. Ну, приворожил кузнец свою жену, хотя вроде как никто в Лихозвонье любовной магией не промышлял, так что с того? Чародеек на свете много, ведьм, клятвой магической не скованных, тоже хватает, сколько их инквизиция ни гоняет, да и кузнец не узник, к Лихозвонью не прикован, без проблем мог найти колдунью во время поездки в другой город. Ещё я узнал, что провидец в день моего приезда повесился, но учитывая, что он потерял дар, ослеп и онемел, его смерть никого в городе не удивила. И то, что я чувствую, что это не случайно, ещё и с приворотом связано, смысла не имеет. Чувства – не свидетели и не доказательства, их в суде не представишь, Веронике они не помогут. Вчера я хотел побеседовать с травницей, так и тут не вышло, меня к ней даже не пустили. Огромный бородатый мужик, которого проще представить на большой дороге с дубиной, чем занимающимся честным трудом, меня дальше крыльца не пустил.
Выслушал угрюмо, буркнул неприветливо, что госпожа травница уже спит и будить её он не позволит, и дверь закрыл, а когда я опять постучал, без лишних слов и колебаний сгрёб меня за шиворот и вышвырнул в кусты, словно нагадившего на ковёр котёнка. И тот факт, что я инквизитор и веду расследование, мужика вообще не вдохновил. На все мои аргументы ответ был один: приходите утром, тогда и поговорите. И что мне было делать, брать дом травницы штурмом? Нет, чисто гипотетически такое возможно, только вот учитывая, что травница и так одной ногой в могиле, от моих заклинаний она и вовсе помереть может. А общаться с мёртвыми я не умею, я же всё-таки инквизитор, а не некромант. Бесцельно поблуждав около домика и вспомнив два десятка ругательств разной степени заковыристости, я плюнул и решил прогуляться по окрестностям, поискать магические следы, а если повезёт, то и с лесными или водными духами побеседовать, может, они меня на след верный наведут. О возвращении домой я даже не думал, жила травница от центра города, где мне домик выделили, далеко, тратить время на бесцельное блуждание туда, а потом обратно глупо, да и покидать мне её не хотелось. Я готов был чем угодно, даже жизнью дорогих мне людей, поручиться, что над травницей нависла смертельная опасность, не просто так этот угрюмый бородач псом цепным у двери стоит. Что-то нехорошее таит в себе Лихозвонье, и это что-то одним чёрным мором не ограничится, я бы сказал, что мор – это всего лишь эксперимент, проба сил, на горизонте копятся силы куда темнее.
Мои подозрения усилились, когда даже через четыре часа дотошных поисков мне не удалось найти ни одного магического следа, даже самого затёртого отголоска ранее совершаемых заклинаний. Ни одного за четыре часа поисков, можете себе такое представить?! И это около домика травницы, которую в городе считали едва ли не земным воплощением богини! Духи леса тоже молчали, точнее, их совсем не было. Вы можете себе представить, чтобы лес был, причём довольно большой и густой, а духов, которые в нём живут и за ним присматривают, от бед и напастей охраняют, не было?! С каждым часом не приносящих результата поисков мне всё меньше и меньше нравилось происходящее, я даже попытался, плюнув на с детства привитые мне правила хорошего тона, пробиться к травнице, но её домик со всех сторон накрывал защитный купол-полуночник, активизирующийся поздним вечером и растворяющийся с первыми лучами солнца. Этот купол окончательно убедил меня в том, что травница не только в настоях и мазях разбиралась, но ещё и осознавала грозящую ей опасность и предпринимала всевозможные меры для того, чтобы её избежать. А ещё магическая защита указывала на присутствие Вероники, в полуночнике я отчётливо ощутил пульсацию её чар. Жаль, нельзя было уверенно утверждать, пыталась Вероника открыть купол или, наоборот, ставила его, но она определённо знала о его существовании. Поскольку травница до утра была для меня недоступна, я набросал листвы и веток в дупло большого дерева, кинул на своё импровизированное ложе сверху плащ и устроился на ночлег, предварительно поужинав прихваченным из дома хлебом и жареным мясом. Нападения я не боялся, спящий инквизитор, особенно в период проведения расследования, закрыт магическим коконом, проникнуть сквозь который может лишь тот, кто не имеет даже тени дурного умысла. Хищники же и без всякой магии старались не связываться с инквизиторами, безошибочно ощущая (и признавая) исходящую от нас силу.
Будь я героем романтическим, подобным тем прекрасным принцам, о которых так любят грезить молодые прелестницы, мне бы полагалось провести ночь в томных вздохах, бессмысленных стенаниях, созерцании звёздного неба и мечтах о любимой. Только я и в пору наивной юности считал подобное поведение как минимум странным, искренне не понимая, почему девицы в книгах предпочитают титулованных чахоточников (уверяю вас, все эти охи-вздохи, бессонница и метания – верные признаки чахотки скоротечной), а не здоровых парней, крепко стоящих на ногах и твёрдо знающих, чего они хотят от жизни. Такие персонажи почему-то неизменно описывались злодеями, в крайнем случае первыми жертвами глупости главного героя. Я улыбнулся, вспомнив, как мы с Вероникой всегда смеялись над глупыми книжками, потом нахмурился, в очередной раз поняв, что пять лет назад и сам оказался в роли наивного простачка, затем сладко зевнул и уже через пять минут крепко спал, свернувшись клубочком и даже во сне ощущая тепло спрятанного в рукаве кинжала.
Проснулся я от того, что любопытная пичуга, явно только-только вставшая на крыло, а потому никого и ничего толком не боящаяся, залетела ко мне в дупло и принялась склёвывать хлебные крошки с моего плаща. Пугать пичужку было жаль, я терпеливо дождался, пока она завершит свой завтрак, и только после этого покинул дупло, в благодарность за ночной приют магией прогнав ещё больше разрушающих ствол древоточцев. Защитный купол уже исчез, но, помня о суровом страже, я сначала тщательно умылся, почистил одежду и вообще постарался придать себе максимально респектабельный вид. К моей искренней досаде, бородача мой облик не впечатлил, смотрел он на меня, не скрывая подозрения и презрения, словно на жалкого побирушку, отирающегося у господского крыльца. Хорошо хоть в дом всё-таки впустил, да и то только после угрозы разнести эту избёнку вместе с его обитателями мелкой трухой, если он меня не пропустит.
- Сюда ступайте, - буркнул бородач, ступая по вычищенным до блеска половицам маленького, ядрёно пахнущего травами домишки, - туточки ждите, сейчас я её принесу.
Судя по обстановке, меня оставили в гостиной, крохотной комнатке, в которой едва помещался круглый стол и несколько стульев, зато стены, стол, подоконник и даже пол украшали кружевные салфеточки, вышивки и прочие плоды рукоделия. Я осторожно опустился на старательно вышитую подушку, которая не осквернила бы и золотой трон, а не только простой деревянный стул со слегка шатающимися ножками. Судя по обилию и разнообразию рукоделий, это работы не самой травницы, а её благодарных пациентов. Я потёр яростно свербящий от травяного запаха нос. Что-то бородач задерживается, надеюсь, он не прячет от меня свою госпожу в каком-нибудь берестяном сундучке?
- Вот, извольте видеть, - неприязненно прогудел страж травницы, на руках внося в комнатку плотно спелёнатый кулёчек, который я сначала принял за большую куклу.
Травница оказалась именно такой, какими их изображают художники на своих гравюрах: невысокая, худощавая, с выбеленными временем волосами, старательно причёсанными и неумело (бородача работа, не иначе) заплетёнными в косу. Лицо женщины было смуглым и морщинистым, словно сосновая кора, щёки впали, нос заострился, точно у покойницы. Всё тело травницы было вялым и неподвижным, точно у марионетки с обрезанными нитями, единственное, что оставалось живо, - это глаза. О, её глаза завораживали и манили, просвечивали насквозь и при этом не судили, нет, принимали тебя таким, какой ты есть, прощая все уже свершённые и ещё предстоящие ошибки. А ещё эти глаза спрашивали, говорили, даже кричали о чём-то, но я никак не мог понять, о чём именно. Я сглотнул, выныривая из омута этих глаз, откашлялся и хрипловато от волнения спросил:
