Саймон Грин - Охотник за смертью. Честь
Миднайт Блю, никем не замечаемая, тихонько стояла рядом с Бонни.
Воодушевление колонистов глубоко тронуло ее. Никогда раньше прокаженным не приходило в голову, что их рубцы и язвы не только не уродливы, но даже могут служить украшением. Чем свободнее они чувствовали себя в присутствии Бонни, тем охотнее демонстрировали собственные тела. Миднайт была потрясена тем, что болезнь сотворила с этими людьми, и лишь благодаря героическим усилиям воли лицо ее сохраняло непроницаемое выражение. Отвалившиеся пальцы на руках и ногах были тут самым распространенным явлением, а у многих колонистов недоставало ушей и носов. Некоторые страдали от незаживающих ран, зачастую не прикрытых повязками. Лекарства, способные смягчить проявления страшного недуга, конечно, существовали, но колонисты давно уже были вынуждены обходиться без них. Грузовые звездолеты были необходимы Империи для военных нужд, и даже мольбы святой Би отступали на второй план перед стратегическими соображениями.
Однако прокаженные, вновь брошенные на произвол судьбы, вовсе не желали сдаваться. Они помогали друг другу и по возможности старались вести нормальную жизнь и даже получать от этой жизни удовольствие. На планете Лакриме Кристи впервые начали рождаться дети, причем дети вполне здоровые. Впервые здесь родилось и кое-что еще – надежда. Надежда на то, что лучшее будущее все же наступит, если не для самих прокаженных, то хотя бы для их детей.
Для самых больных в Миссии существовал лазарет. Здесь люди получали возможность отдохнуть перед неизбежным концом, снять с себя груз ежедневных обязанностей. Управляла лазаретом сама мать Беатриса. Прокаженные не находили слов, чтобы выразить ей свою благодарность. Она дарила им надежду и веру, добивалась, чтобы желание жить пересиливало желание не противиться судьбе. Колонисты боготворили игуменью и молились на нее. Матери Беатрисе это было вовсе не по душе, но тут она ничего не могла поделать.
Слава о необычной внешности Бонни мгновенно разнеслась по всей Миссии, и куда бы она ни пошла, ее ожидало множество любопытных. По большей части прокаженные испытывали самую горячую благодарность к людям, которые прибыли, чтобы защищать их. Им так долго внушали, что они – не более чем отбросы общества, что некоторые успели в это поверить. Бонни за несколько минут развеяла это заблуждение как дым. Миднайт время от времени вставляла замечания, чтобы не уступать Бонни безоговорочного первенства, и у ее едкого юмора тоже нашлось достаточно почитателей. Прокаженным не часто выпадало удовольствие посмеяться, и теперь они вовсю пользовались случаем. Бонни и Миднайт разгуливали по узким улочкам между низеньких домов, улыбались, болтали и заводили новых друзей до тех пор, пока не выдохлись и не почувствовали, что пора отдохнуть. Стоило им намекнуть об этом прокаженным, как те немедленно удалились на почтительное расстояние. Бонни и Миднайт подняли капюшоны и принялись вполголоса делиться впечатлениями.
– Господи, – вздохнула Миднайт. – До чего мне жалко этих бедолаг. И как это ты ухитрялась все время скалить зубы? Они обречены, сами прекрасно об этом знают – и все-таки не сдаются. Не представляю, что бы я делала на их месте. Наверное, не выдержала бы.
– Я улыбалась и хохотала, чтобы развеселить их. По-моему, меньше всего этим людям нужно, чтобы кто-нибудь явился сюда проливать слезы, – пояснила Бонни.
– – Понимаю. И все же мне все время хотелось плакать. Судьба поступила с ними так... несправедливо. Эти люди жили своей жизнью, мечтали, надеялись... у них были семьи, друзья, любимые. А теперь не осталось ничего. Только болезнь, которая медленно их убивает. И все же они по-прежнему верят в Бога. На их месте я бы каждый день проклинала его имя. Когда я об этом думаю, мне становится стыдно.
– Если ты будешь распускать нюни, придется тебя отшлепать, – проворчала Бонни. – Мы должны быть сильными. Только так мы сможем им помочь.
– Татуировки и пирсинг как средство, укрепляющее силу духа, – ухмыльнулась Миднайт. – Новый подход к психотерапии.
– Зря ехидничаешь, средство действенное. Телесный недуг слишком долго определял их жизнь. И будет только справедливо, если они вернут себе право распоряжаться своей плотью по собственному усмотрению.
– Мужества у этих людей в избытке, – сказала темнокожая женщина-воин. – Когда хэйдены вернутся, они встретят достойный отпор.
– Конечно. Но долго ли мы сможем продержаться? Миднайт пожала плечами.
– Смотря насколько велика будет армия хэйденов. А это, в свою очередь, связано с тем, насколько хэйденам необходима эта планета. У Миссии крепкие стены; атакующим придется выйти на открытое пространство. К тому же им вряд ли удастся применить современное оружие. Да, тут еще есть эти две Славные Сестры. У Хэйзел челюсть отвисла, когда она об этом услышала. Так что все не так плохо. В любом случае вопрос о том, победим мы или проиграем, не обсуждается. Мы обязаны победить. Кстати, корабля, чтобы спастись бегством, у нас нет.
– И подкрепления ждать неоткуда, – добавила Бонни. – Рассчитывать приходится только на себя.
– Я так понимаю, шансов никаких, – резюмировала Миднайт Блю.
– Шансы дьявольски низкие, – подтвердила Бонни Бедлам.
Поначалу Оуэн и Хэйзел ходили по Миссии, поставив Муна посередине и не расслабляясь ни на секунду. Стоило прокаженным узнать в одном из гостей хэйдена, они или пускались наутек, или пытались на него наброситься. Атмосфера становилась все более напряженной. Наконец Оуэн во всеуслышание объявил, кто он такой, и настроение тут же переменилось. Узнав, что за хэйдена ручается сам Дезсталкер, колонисты несколько примирились с присутствием измененного человека. Оуэн грелся в лучах славы и воплощал собой обаяние и приветливость. Хэйзел, оказавшейся в тени, оставалось лишь натянуто улыбаться и пытаться быть любезной. Неотразимая улыбка сияла на лице Оуэна даже тогда, когда он пожимал руки, на которых зачастую не хватало пальцев. Для каждого он находил слова ободрения и поддержки. Что касается Хэйзел, никто из колонистов не решался ни пожать ей руку, ни перемолвиться с ней парой слов. Скоро толпа вокруг них стала такой густой, что собравшиеся уже не могли пошевелиться. Тогда Оуэн направился к площади перед главными воротами. За ним нестройными рядами следовало огромное множество людей.
Оуэн всегда смущался, когда ему приходилось выступать перед такой большой аудиторией. То, что колонисты видят в нем сошедшее с небес божество, тоже изрядно действовало ему на нервы. Поэтому он поборол природную склонность к громким речам и решил, что будет лучше просто ответить н. а вопросы собравшихся. Прокаженные довольно быстро побороли робость и начали задавать вопросы, большинство из которых Оуэну приходилось слышать множество раз. Вскоре он окончательно позабыл, что перед ним весьма необычная аудитория, и принялся с упоением рассказывать о своем участии в Восстании. Хэйзел время от времени вставляла саркастические замечания, спуская друга с небес на землю. Колонисты взирали на обоих с благоговением, и Оуэн с Хэйзел поневоле прониклись к ним симпатией. Никогда прежде им не приходило в головы, что в колонии прокаженных они тоже могут встретить своих поклонников.
