Стивен Эриксон - Охотники за Костями
— Хорошие новости, — отозвался Бен. — Ведите, капитан. Мы за вами.
Однако сам он задержался, подождал, пока Апсалар пройдет мимо, и коснулся рукой ее рукава.
Женщина оглянулась.
Быстрый Бен не сразу решился сказать: — Я знаю, это была ты. Спасибо, Апсалар.
— Маг, я не имею представления, о чем ты.
Он отпустил ее. "Нет, мы не дадим ей того, чего она желает. А желает она смерти".
* * *Покрытый пылью, изнуренный Котиллион вошел в тронный зал, остановился.
Гончие собрались у трона: две лежали, тяжело дыша и высунув языки, Шен ходил кругами, его черная шкура дергалась, с боков сочилась кровь. Котиллион понял, что раны получили все.
Темный Трон восседал на престоле, походя на бурлящее грозовое облако. — Погляди на них, — угрожающе прошипел он. — Внимательнее погляди.
— Дераготы?
— Нет, не Дераготы.
— Да, похоже, не они. Как будто ножевые раны?
— Я поймал его. И упустил.
— Кого же?
— Кошмарного тысячеликого колдунишку, вот кого! — Костлявые пальцы призрачной руки сжались. — Я держал его в кулаке, как тающий снежок. — Бог зарычал и подскочил на троне. — ЭТО ТВОЯ ВИНА!
Котиллион моргнул: — Стой. Не я нападал на Гончих!
— Это ты так думаешь!
— Как это?
Поднялась вторая рука, также сжимая воздух в бессильной злобе. Еще один рык — и бог исчез.
Котиллион поглядел на Барена и протянул руку.
Последовало грозное ворчание. Рука отдернулась.
— Это не я! — закричал он.
Псы глядели на него, явно не соглашаясь.
* * *Нависшая над лагерем пыль стала неразличима в сумерках, когда Паран с мерином в поводу, Ното Свар и девушка, имя которой было Невель Д'нафа, взобрались по склону и миновали первый ряд охранных постов.
Лагерь выглядел как после внезапной бури. Солдаты чинили палатки, связывали канаты, таскали вещи. Сорвавшиеся с привязи кони бродили вокруг, не позволяя никому подойти и обработать раны.
— Псы, — сказал Паран. — Они пробегали здесь. Как, подозреваю, и Дераготы. Неудачно. Надеюсь, ранений не очень много.
Ното Свар глянул на него оскалившись: — Капитан Добряк? Вы обманули нас. Ганоэс Паран, имя из списков павших.
— Имя, с которым слишком многое связано.
— Вы понимаете, капитан, что две последние оставшиеся на Семиградье армии подчиняются брату с сестрой? Ну, на данный момент. Едва Даджек поднимется на ноги…
— Погодите, — промолвил Паран.
Харлочель и Чистая Криница приближались со стороны шатра. Они уже увидели Парана и его спутников.
В лице вестового что-то такое…
Они подошли. — Харлочель? — спросил Паран.
Тот опустил голову.
Криница прокашлялась. — Капитан Ганоэс Паран, Верховный Кулак Даджек Однорукий умер два часа назад.
"Что до страданий, разбираться с ними я предоставляю тебе. Не по своей воле…"
Она знала. Уже знала.
Криница все говорила: — … лихорадка окончилась часа два назад. Они пришли в себя и сказали, кто вы такой. Капитан Паран, вы слушаете? Они прочитали дневники Даджека. Все офицеры. Вы понимаете? Как полагается, голосование было анонимным. Мы объявили вас Верховным Кулаком. Теперь это ваша армия.
Она знала.
Все, что он сделал… слишком поздно.
Даджек Однорукий мертв.
Глава 16
И сытые бездельники все шли, поспевая за наемными армиями. Безногий солдат — отставник прислонился к стене словно сброшенная, разбитая статуя, и на ладони его было начертано предостережение: даже армии не могут питаться золотом. Но юные, не нюхавшие битв не могут заглядывать далеко; им мнится, будто пути перед их детьми уже очищены; и пусть камни мостовых разобраны для постройки грубых стен и хижин, но мир все еще достоин восторга, он бросает к ногам сокровища, смоченные кровью. Вот они, лица цивилизованных людей — и ох, как же мы, падшие дураки, желаем оказаться среди их толпы, радостно черпать из бездонного корыта.
Как мы докатились до такого? Я все сижу, скрючившись у стены, и единственная брошенная мне монетка несет изображение лица какого-то древнего бездельника, знатного и сытого в свое время. Он тоже брел позади армий, да, пока… пока армии эти не пробудились с пустыми животами. О, что за гордость, что за лоск! Взгляните на дорогу! Я убежал бы от потока не познавших битвы, я бежал бы… когда б я не сражался за них, бездумных опустошителей будущего, когда бы сохранил ноги. Так созерцай же балдахины знати, гляди, как голод собирает множество людей и рождает гнев, как обращенные на меня взоры полнит алчность. Я убежал бы, вот только ноги…
Последние дни Первой Империи, Согрунтес
Полоса темного песка, прерывающая зубчатые базальтовые утесы, скрылась под пандусами, грудами снаряжения, группами лошадей и солдат; большие шлюпки чертили полосы по воде, спеша на рейд, к скоплению транспортных судов. Уже третий день Четырнадцатая Армия грузится, готовясь бежать с зачумленной земли.
Кулак Кенеб еще немного поглядел на кажущийся хаос и, поплотнее натянув терзаемый северным ветром плащ, отвернулся от моря. Он шел к скелетообразным остаткам лагеря.
Проблем у них столько, что всех не припомнишь. Настроения солдат — комбинация из облегчения, горечи, гнева и покорности судьбе. Кенеб начинал всерьез бояться мятежа — задержка флота, нехватка пищи и воды раздували уголья недовольства. Раздраженную армию держало в рамках лишь отсутствие выбора — вести из городов на западе, востоке и юге были одинаковы. Чума. Лихорадка синего языка стала очень заразной и не щадит никого. Единственный путь спасения — флот.
Кенеб разделял некоторые настроения солдат. Сердце Четырнадцатой разбито под И'Гатаном. Удивительно, что горстка ветеранов была "духом жизни и жизнью духа" для тысяч воинов. Особенно если они, по мнению Кенеба, еще ничем не заслужили уважения.
Или способность выживать — сама по себе великая заслуга? Выживать — до И'Гатана. Как бы то ни было, в сердцевине армии образовалась явственно ощущаемая дыра, и она все расширяется.
Командование видело всё — но и оно раскололось. "У нас своя гниль в сердцевине. Тене Баральта. Алый Клинок… жаждущий собственной смерти". В Четырнадцатой не осталось целителей, способных стереть жуткие шрамы с лица Кулака; чтобы восстановить руку и глаз, требуется владение Высшим Деналом, а такой талант встречается все реже. По крайней мере, в Малазанской Империи. "Эх, если бы Баральта потерял заодно и язык!" Каждое его слово отравлено, в нем слышится растущая злоба ко всему на свете, в том числе к самому себе.
