Анатолий Агарков - Семь дней Создателя
Вскакивал с дивана и метался по комнатам, окрылённый жаждой мести и преобразований. Находившись, плюхался обратно. Нет, не реально — Билли никогда не подбить на эту авантюру. Скорее всего, он и разговаривать со мной не станет — умыкнёт из Зазеркалья, и дело с концом. Да, так и будет — надо знать виртуального всезнайку.
И я ломал голову, как улестить, убедить, обмануть Билли, потому что без его помощи эту гору проблем вряд ли осилить. Может, со временем — сейчас сдаться на его милость, а через какой-то срок, замирившись, вернуться сюда и исполнить всё задуманное.
Вернуться надо обязательно — бог с ним, Борисовым — Наталью не мог бросить с Катюшей на произвол зазеркальной судьбы. А теперь вот Елена….
Пили чай. За окнами смеркалось.
Звонок в дверь.
Елена метнула на меня встревоженный взгляд и в прихожую.
— Кто там?
— Нам бы Алекса…. Кхе…. Кхе…. Гладышева.
Я понял — за мной пришли, и поднялся из-за стола. Елена на грудь, обвила шею руками:
— Мы не откроем.
— Они выломают дверь.
— Позвоним в милицию.
— И не вздумай — подпишешь нам смертный приговор. Пусти — попробую договориться.
— Они убьют тебя.
— Это не так просто сделать (без оптимизатора-то?).
— Я не хочу тебя терять. Не могу. Мне не пережить этого.
— Лена, — расцепил её руки. — Ты пытаешься лишить меня мужского права отвечать за свои поступки.
И от порога:
— Если не вернусь, исчезни из города — эти люди свидетелей не оставляют.
Махнул рукой — не светись в проходе — и открыл дверь:
— Чем могу быть полезен, господа?
Господ было двое — атлеты с бритыми черепами и руками от гориллы.
— Спустимся, потолковать надо.
В "Мерседесе" у подъезда поджидали ещё двое. Меня определили на заднее сидение и стиснули широкими плечами. Дело швах, подумал с тоской. А будь у меня оптимизатор….
Город наряжался в ночное убранство неоновых реклам. Чёрный мерс катил по залитым светом улицам, и тихий бит его приёмника отстукивал последние мгновения моей жизни. Высотки кончились, коттеджная окраина. Если свернуть сейчас налево, можно проехать к моему дому. К нашему с Наташей. Возможно, уже бывшему.
Вырулили на федеральную трассу, повернули в сторону областного центра. К Сан Санычу на разборки? Возможно, если он сорвался от Хозяина — повязан был вместе с остальными законниками. Значит, будет разговор. Был бы приказ замочить — мочканули без церемоний.
Только подумал, "мерс" прижался к обочине и остановился. Водитель выключил мотор и приёмник. Стало тихо и грустно. Где ты, ярко прожитая жизнь Зазеркалья, смертный одр и строй рыдающих потомков? О, дайте, дайте мне оптимизатор! Ария умирающего идиота. Сейчас ткнут перо под локоть и выкинут в кювет. Прощай этот свет, здравствуй тот!
Сидящий рядом с водителем не спеша опустил высокий ворот пальто, повернул узнаваемое лицо.
— Здравствуй, Лёшенька, друг любезный, — дребезжащий и скрипучий, как несмазанный колодезный ворот, голос Смотрящего за областью. — Похоронил, небось, грешного?
— Здравствуй, Сан Саныч. А я думаю, что за люди, чего надо?
— Сыкнул, признайся.
— Школу жизни я экстерном кончал, но усвоил твёрдо — не верь, не бойся, не проси.
— Ну-ну, а ответь-ка мне, Лёшенька, где пацаны твои, расскажи, как Макса сдал.
— Не шей напраслину, Сан Саныч, — менты всех повязали.
— Но ведь была же сука.
— А Большой Сходняк кто ментам слил? Кто команду дал паханов вязать? Этот наезд в Кремле планировался, и кердык Движению идёт по всей стране.
Смотрящий за областью вздохнул тяжко и, помолчав, спросил:
— На чёрный день припас чего? Ты ведь у нас предусмотрительный.
— Увы. Кто о них подумать мог — чёрных днях? Всё, что зарабатывали, каждую копейку в дело.
— Общак поганые нашли?
— Не было общака. Все деньги в производственных активах.
— Крысятничишь?
— Зачем? Была ж команда — внедряться, развиваться….
— Как от ментов отмазался?
— Фээсбэшники прикрыли, сказали, городу нужен.
— Сами что ль?
— Сказал, что знаю — остальное догадки.
Сан Саныч задумался. Мне показалось, напряжение спало. Может, договоримся?
— Деньги край нужны, — заскрипел Смотрящий за областью. — Лимонов десять сможешь вытащить из дела?
— Ни копья. Компаньон кинул. Остался за бортом, без денег, без "Алекса"….
— Пургу несёшь.
— Если бы.
— Пришить суку.
— Ничего не изменит — я потерял юридические права на предприятие.
Кажется, он поверил — смолчал о грызунах.
— Дом продай. Макс сказывал, зашибись хазу надыбал.
— На десять лимонов не потянет, да и не продать его — прав собственности нет.
— Выходит, ничего у тебя нет — гол, как сокол, — Смотрящий покачал головой. — Чем думаешь заниматься?
— Вот и думаю, чем заняться.
— Поехали со мной — один хороший скачок, и мы опять при бабле.
— Гоп-стопник из меня, Сан Саныч, никакой.
— Ну, зачем же шинкарить? Мы банк возьмём. Ведь ты же голова — чего-нибудь придумаешь.
— Думаю, Сан Саныч, криминал нынче не в моде — чистый надо бизнес заводить.
— Сорваться хочешь?
— Дело хочу вернуть, подло отнятое.
— От нас обратной дороги нет — только на мазарки.
— Все под Богом.
— Не очкуешь. А если мы вернёмся, бабе твоей сиськи отрежем и голой по улице бегать заставим.
Я молчал, не зная, что ответить — а ведь могут.
— Обеих баб и соплячку. Чего молчишь?
— Не вижу смысла в словах и логики — с дуру, как говорится….
— Ссученный ты — вот и вся логика.
— Это вы напрасно, Сан Саныч. Движению я не изменял, своих не закладывал. Почему на воле? Пытаюсь понять, потому и хоронюсь.
— Что же мне с тобою делать, Лёшенька? — после очередной паузы заскрипел беглый вор в законе. — Язык оторвать да Кудияру отправить?
— Пришить всегда успеете, если вину докажите, а поверите, так есть надежда, что, скажем, через полгодика смогу добыть требуемую сумму.
— Через полгодика? Далеко загадал. Где тебя искать потом? И где будем мы?
— Раньше не получится. Да и этот срок весьма оптимистичный.
— Грамотный ты, Лёшенька, а значит хитрый. Будем считать, обвёл ты нас вокруг пальца: мы тебе поверили и отпустили. А, пацаны, поверим и отпустим?
Пацаны молчали.
— Ступай. Дойдёшь до дома-то — уж больно не охота возвращаться?
Я? Отсюда? В мгновение ока — вон они, огни города.
Одна из горилл выбралась на обочину, освобождая путь наружу для меня. Эх, ма, неужто отбрехался? Сердечко сладко ёкало, и ручонки тряслись, когда подался наружу.
