С Лисочка - Хроники ицкаронской Стражи. История одной практики
У вас бывают депрессии? Бывают моменты, когда вас вдруг охватывает щемящая тоска, когда мир кажется серым и угрюмым, когда не хочется не то что жить, но даже просто двигаться, думать, дышать? Когда все, что было с вами, вдруг становится каким-то напрасным, а впереди не видно ничего: ни хорошего, ни даже плохого? Воспоминания прошлого вдруг тускнеют, перестают нести что-то, кроме самого понимания, что да, это было, было со мной… впрочем, это могло бы быть и с кем-то другим, разве есть разница? Настоящее — пустота внутри, пустота снаружи, холодное бескрайнее ничто в котором плавает пустая оболочка, служащая кому-то телом. Мне? Разве? Будущее… даже понять, что означает это слово, непросто. Тут, в этой пустоте, каждый ее клочок такой же, как и все остальные, каждая секунда похожа на другую, да и есть ли тут вообще эти самые секунды?
Мы замерли все разом перед этим демоном, не в силах пошевелиться. Впрочем, нет, силы-то как раз были. Желания не было. Не было смысла. Была пустота и сковывающее ощущение одиночества и бесполезности всего и вся… впрочем, нет никакого «всего», нет никакого «вся», нет вообще ничего…
Вы никогда не испытывали такого? Жуткое, противное ощущение, хотя о том, какое оно жуткое и противное, ты понимаешь лишь после того, как переживешь его. Если у вас такого не бывало, значит, вы счастливчик. Первый раз я почувствовала что-то подобное, когда вдруг обнаружила себя в замке вампиров, в небольшой комнате на третьем этаже северной башни. Был вечер, солнце цеплялось красным своим брюшком за макушки сосен; вампиры как раз погрузились в свой вечерний сон, больше похожий на смерть. Я сидела в небольшой комнатке, в большущей кровати, которая была мне совсем не по возрасту, обхватив коленки руками, и даже уже не плакала, потому что устала плакать. Я снова и снова видела, как отвернулась к окну мама, когда старший брат взял меня за руку и повел прочь из ее комнаты, как отец подхватил меня и усадил перед собой в седло, укутав в свой плащ из волчих шкур. Как мы выехали за ворота нашего родового замка, как гулко стучали копыта по доскам перекидного моста. А потом я видела прямую спину отца, как он скрылся за поворотом, так и не обернувшись на мой крик. Я снова и снова прокручивала эти воспоминания перед своими глазами, и с каждым разом что-то в моей маленькой детской душе умирало, сгорало, оставляя после себя пустоту и белесый пепел.
Тогда меня спас Мастер. Едва зачалась ночь, как он отворил дверь в мою комнату, несколько секунд постоял на пороге, а затем вошел, поставив подсвечник с тремя свечами на край круглого туалетного столика возле кровати. Он сел рядом, взял меня своей холодной рукой за подбородок, повернул мое лицо к своему и заглянул мне в глаза. У нас, у вампиров, глаза красные, но у Мастера отчего-то глаза совсем не такие, как у других. Если долго вглядываться в них, то краснота отступает и вместо нее проступает муар с темно-зелеными прожилками, как на мраморе. Впрочем, тогда этот взгляд меня не особо впечатлил. Мне было так плохо, так одиноко, так холодно, так пусто, что я, не сопротивляясь, смотрела в эти его удивительные глаза, но видела ли я их? Не думаю. Мне было все равно, я могла смотреть в эти глаза, а могла смотреть на стену. Лишь одна мысль прорвалась сквозь липкую вату этого равнодушия: «Может сейчас — все?» Я спокойно подняла руку и расстегнула бархотку на шее, оголив ее. Он усмехнулся самым краешком рта и сказал: «Ну, уж нет. Неужели ты думаешь, что я все это устроил только ради ужина?» Встал с кровати и протянул мне руку: «Пойдем-ка. Я тебя кое с кем познакомлю». Я оперлась на нее, и он отвел меня в другое крыло замка, без стука открыл дверь в комнату, раза в два побольше моей. Там, возле горящего камина, в кресле сидел вампир, которому, будь он человеком, на вид было бы лет пятьдесят. Он прижимал к щеке скрипку и тихо перебирал ее струны пальцами, вслушиваясь в тихие звуки, которые извлекал из нее. «Сыграй-ка для нашей маленькой гостьи, маэстро». Вампир вздрогнул, посмотрел на нас, встал, поклонился Мастеру, поднял скрипку, потерся об нее щекой, словно она была живая, и коснулся ее струн смычком. Никогда до этого я не слышала, как плачет скрипка, и этот плач прогнал ту пустоту, которая окружала меня и которая скопилась у меня внутри…
После, еще не раз эта пустота возвращалась ко мне, заполняла меня, скрывала от меня окружающий мир, загоняла меня в колодец ледяного равнодушия. Случалось, она доводила меня до того, что я желала улечься на рассвете и не просыпаться более, уйдя в холодное липкое ничто. Откуда-то я всегда знала, что это возможно, что так можно, если не уйти в вечность, то проспать много-много лет, стоит лишь перестать сопротивляться и отдаться этой пустоте, пахнущей черной бездной. Что меня останавливало? Музыка. Плач скрипки. «Реквием по сыну». Маэстро Бэрнар написал его в память о своем птенце, которого убил, защищая свою жизнь, мой старший брат. Я сама никогда не играла ее, хотя мне вполне хватило бы моего скромного мастерства для этого. Сама не скажу почему. Это сложно объяснить, просто не играю эту мелодию, вот и все. Но каждый раз, когда на меня накатывает безысходность, равнодушие и пустота, я снова слышу ее, и она снова превращает меня в маленькую девочку, которой вдруг отчего-то захотелось жить.
Эта мелодия пришла мне на помощь и в этот раз, она заполнила меня, вернула способность мыслить и чувствовать, стала мне щитом от той безразмерной бездны, что смотрела на меня из глаз освободившегося демона. Он, кажется, тоже услышал скрипу, что играла у меня внутри, потому что вздрогнул и, кажется, моргнул. Впрочем, это могло мне и показаться. Все что угодно могло показаться в этой застрявшей в нерешительности и равнодушии комнате, где никто даже пальцем не был способен пошевелить под гнетом накатывающей пустоты. Впрочем, нет, так мне показалось лишь на первый взгляд. Я вдруг увидела, как Соня перехватывает поудобнее рукоять меча и медленно шагает навстречу демону. Тот резко повернул голову в ее сторону и посмотрел на нее, как мне показалось, с некоторым удивлением.
И новая волна пустоты окатила все вокруг. И скрипка снова заплакала.
Сэр Генри Свиклай, лейтенант Стражи
В кладовке было холодно и тесно. Впрочем, если учесть, сколько народу сюда сейчас набилось, то ничего удивительного в последнем не было. А еще тут было темно, пока посох ректора МКИ не осветил ряд ящиков с припасами, стоящими вдоль кирпичных побеленных стен, и низкий потолок с крюками для мясных туш.
— Давненько я тут не был, — сказал доктор Ицк, осматривая помещение. — Лет пятнадцать, минимум. Но это определенно именно та комната, о которой мы говорили.
