Клайв Льюис - Космическая трилогия
Однако совсем неподалеку примерно так же томился и человек. Мистер Мэггс горевал, как горюют лишь простые люди. Человек образованный облегчил бы душу размышлением. Он стал бы думать, как же это такая гуманная с виду идея — лечить, а не наказывать — лишает тебя на самом деле и прав, и даже мало-мальски точного срока. Но мистер Мэггс думал об одном: сегодня, в это самое время он мог бы пить дома чай (уж Айви да приготовила что-нибудь вкусное!), а вот как обернулось…
Сидел он тихо. Раз в две минуты по его щеке сползала большая слеза. Ему хотелось курить.
Обоих освободил Мерлин. Зал он покинул, как только сработало проклятие Вавилонской башни. Никто не заметил его ухода, лишь Уизер услышал ликующий возглас:
— Qui verbum Dei contempserunt, eis auferetur etiam verbum hominis!{134}
Больше никто не видел ни священника, ни бродяги. Мерлин отправился к узникам и зверям. Мистеру Мэггсу он сунул записку: «Дорогой Том! Я надеюсь, что ты здоров. Хозяин у нас очень хороший. Он говорит, чтобы ты шел сразу сюда, в усадьбу, где деревня Сэнт-Энн. Через город не ходи ни за что. Выйди на шоссе, тебя подвезут. У нас все хорошо. Целую тебя. Твоя Айви». Прочих пленников он пустил идти куда хотят. Бродяга забежал на кухню, набил как следует карманы и ушел на волю. Путь его мне установить не удалось.
Всех зверей, кроме осла, исчезнувшего вместе с бродягой, Мерлин послал в зал. Мистера Бультитьюда он немного задержал. Тот узнал его, хоть от него пахло не так сладостно. Мерлин положил руку ему на голову, прошептал что-то на ухо, и темное сознание преисполнилось восторга, словно предвкушая запретную, забытую радость. Медведь потопал за волшебником по темным переходам, думая о солоноватом тепле, приятном хрусте и о том, что можно лакать, лизать и грызть.
3
Марк почувствовал, что его трясут; потом в лицо плеснула холодная вода. Живых людей в зале не было. Свет заливал мешанину грязи и еды. Обломки драгоценной посуды лежали рядом с трупами; и те и другие казались от этого еще гнуснее. Над ним склонился баскский священник.
— Встань, несчастный, — сказал он, помогая Марку подняться.
Голова болела, из руки текла кровь, но вообще он был цел. Баск налил ему вина в серебряный кубок, он в ужасе отшатнулся. Тогда незнакомец дал ему записку: «Твоя жена ждет тебя в усадьбе, у Сэнт-Энн. Приезжай скорей. К Эджстоу не приближайся. Деннистон».
Он взглянул на незнакомца, и тот показался ему ужасным. Но Мерлин серьезно и властно встретил его взгляд, положил ему руку на плечо и повел его к двери. Они спустились по лестнице, Марк взял шляпу и пальто (чужие), и они вышли под звездное, холодное небо. Было два часа ночи. Сириус отливал горьковато-зеленым светом, падали редкие, сухие хлопья снега. Марк остановился. Незнакомец ударил его по спине; она ныла потом всю жизнь при одном воспоминании. В следующую минуту Марк понял, что бежит, как не бегал с детства — не от страха, просто ноги его несли. Когда он сумел их остановить, он был в полумиле от Бэлбери. Оглянувшись, он увидел в небе яркий свет.
4
Уизер в зале не погиб. Он знал, где другая дверь, и выскользнул еще до тигра. Понимал он не все, но больше, чем прочие. Он видел, как действует баск-переводчик, и догадался, что силы, высшие, чем человек, пришли разрушить Бэлбери. Он знал, что смешивать языки может лишь тот, чьей душой правит Меркурий. Тем самым, случилось наихудшее: их собственные повелители ошиблись. Они утверждали, что небесные силы не могут перейти лунную орбиту. Вся политика на том и стояла, что Земля огорожена и оставлена на их произвол. Теперь он знал, что это не так.
Открытие почти не тронуло его. Для него давно потеряло смысл слово «знать». От юношеской неприязни к грубому и низменному он постепенно дошел до полного безразличия ко всему, кроме себя. От Гегеля он перешел к Юму{135}, потом — к прагматизму, потом — через логический позитивизм — к полной пустоте. Он хотел, чтобы не было ни реальности, ни истины; и даже неизбежность конца не пробудила его. Последняя сцена «Фауста» — дань театральности. Минуты, предшествующие вечной гибели, не так драматичны. Нередко человек знает, что какое-то движение воли еще спасло бы его, но не может сделать так, чтобы знание это стало для него реальным. Мелкая привычка похоти, ничтожнейшая досада, потворство роковому бесчувствию важней в этот миг, чем выбор между полным блаженством и полным разложением. Он видит, что нескончаемый ужас вот-вот начнется, но не может испугаться и, не двигая пальцем в свою защиту, глядит, как рвутся последние связи с разумом и радостью. Душа, избравшая неверный путь, к концу его окована сном.
Живы были и Стрэйк, и Филострато. Они столкнулись в одном из холодных, освещенных проходов, где уже не был слышен шум побоища. Филострато сильно поранил правую руку. Разговаривать они не стали — оба знали, что ничего не получится, но дальше пошли рядом. Филострато думал выйти к гаражу и довести машину хотя бы до ближайшей деревни.
Свернув за угол, они увидели то, чего не думали больше увидеть: исполняющий обязанности директора медленно шел к ним, что-то мыча. Филострато не хотел с ним идти; но тот, как бы сочувствуя раненому, предложил ему руку. Филострато открыл рот, чтобы отказаться, но ему удалось выговорить лишь бессмысленные слоги. Уизер крепко взял его за левый локоть, Стрэйк — за правый, пораненный. Дрожа от боли, Филострато пошел с ними. Но худшее было впереди. Он ничего не знал о темных эльдилах; он верил, что Алькасан живет благодаря ему. Поэтому, несмотря на боль, он закричал от ужаса, когда его втащили к голове без всяких приготовлений. Тщетно пытался он объяснить, что так можно погубить всю его работу. Однако в самой комнате они стали раздеваться и разделись донага.
Раздели и его. Правый рукав присох, но Уизер взял ланцет и разрезал его. Вскоре все трое стояли перед Алькасаном — костлявый Стрэйк; Филострато, дрожащая гора сала; непотребно дряхлый Уизер. Филострато охватил непередаваемый ужас: случилось то, чего случиться не могло. Никто ничего не делал ни с трубками, ни с кнопками, но голова произнесла: «Поклонитесь мне!»
Он чувствовал, как его тащат по полу, кидают лицом вниз, поднимают, кидают. Все трое кланялись как заведенные. Почти последним, что он видел на земле, были пустые складки кожи, трясущиеся на шее Уизера, словно у индюка. Почти последним, что он слышал, был старческий голос, затянувший песню. Стрэйк стал вторить. К своему ужасу, он понял, что поет и сам:
Уроборинда!
Уроборинда!
Уроборинда ба-ба-би!
Вдруг голова сказала: «Дайте мне еще одну голову». Филострато сразу понял, зачем его волокут к стене. Там было окошко, заслон мог падать быстро и тяжело. Собственно, это и был нож, но маленькая гильотина предназначалась для других целей. Они убьют его без пользы, против научных правил. Вот он бы их убил совсем иначе — все бы приготовил задолго, за недели, стерилизовал бы этот нож, довел бы воздух до нужной температуры. Он прикинул даже, как влияет на кровяное давление страх, — он бы подогнал давление в трубках. Последней в его жизни была мысль о том, что страх он недооценил.
![Клайв Льюис - Космическая трилогия [сборник]](/uploads/posts/books/52026/52026.jpg)
