Линн Рэйда - Истинное имя
— Я смотрю, тебе не очень хочется заниматься музыкой, — заметил менестрель. — Ведь так?..
Странно, но его тон не выражал неодобрения. Возможно, именно поэтому у Крикса вырвались те самые слова, которые крутились в его голове на протяжении бессмысленных и вязких, как кисель, часов с Эттаром.
— Да. Мне кажется, это пустая трата времени.
— Почему?
Южанин дернул подбородком.
— Разве не понятно?… В Академии из нас готовят воинов, но при этом заставляют заниматься музыкой, поскольку так положено. Я думаю, что это глупо. Если не считать Кэлрина Отта, я не знаю никого, кто научился хорошо играть. Все остальные просто дергают за струны и фальшивят.
— Стало быть, ты можешь отличить, когда фальшивят? — улыбнулся менестрель. — Уже неплохо.
Но "дан-Энрикс" не ответил на его улыбку и упрямо повторил:
— Я не хочу учиться музыке.
Крикс хмуро наблюдал за менестрелем, ожидая, как тот отреагирует на такой неприкрытый бунт. По опыту он знал, что попытки возражать против порядков Академии ничем хорошим не кончаются, и даже мог предположить, что сделал бы любой из мастеров после такого заявления. Эймерик бы раскричался и начал махать руками так, что его можно было бы принять за ветряную мельницу. Наставник Вардос бы, наверное, пожал плечами и отправил Рикса выгребать навоз в конюшнях до конца зимы. А мастер Хлорд снова сказал бы, что правила Лакона обязательны для всех, и его мнения никто не спрашивает.
Мэтр Малик несколько минут задумчиво смотрел на Рикса, потирая подбородок. А потом сказал:
— А не попробовать ли нам с тобой гаэтан?
— Что?.. — удивленно переспросил Крикс.
— Это такой старинный струнный инструмент. Первый гаэтан создали Альды. Они называли его Haen Gaetan, "Поющее сердце". А люди стали называть китаной, — объяснил Феррен.
Малик отметил, что что южанин встрепенулся, когда он упомянул об Альдах, и подумал, что, возможно, попал в цель. Но, ничем не выдав этой мысли, он как ни в чем ни бывало продолжал:
— Гаэтан — довольно сложный и капризный инструмент. До того, как люди научились их копировать, они считали, что в китане скрыты фэйры, позволяющие ей издавать звук такой чистоты и силы. Китаниров обвиняли в черной магии, при помощи которой они околдовывают своих слушателей. Вряд ли можно точно подсчитать, сколько гаэтанов было уничтожено из-за человеческого страха и невежества. По счастью, триста с чем-то лет назад мастеру Веньену из Эледы удалось создать свой гаэтан, тем самым доказав, что это просто музыкальный инструмент, а не артефакт, наполненный опасной магией… Вот я и подумал — не попробовать ли нам с тобой гаэтан. Возможно, он придется тебе по душе несколько больше, чем простая лютня или флейта. Подожди, сейчас я принесу свою китану.
На лице "дан-Энрикса" была написана растерянность.
— Но… вы же сами говорите, что китана — сложный инструмент… а у меня пока что даже с лютней плохо получается. Я вам что-нибудь испорчу.
— Это вряд ли, — безмятежно отмахнулся Малик. — Я просто хочу, чтобы ты на него взглянул. Играть буду я сам.
Энониец с удивлением смотрел на собеседника.
— Как, на моем уроке?
— Почему бы нет?.. Мэтр Эттар когда-нибудь играл тебе?
— Н-ну, он показывал мне гаммы.
— Гаммы! — Малик беззаботно рассмеялся и повторил, как будто бы не веря собственным ушам. — Гаммы!.. Да, это похоже на Эттара! Подожди минуту, я сейчас вернусь.
Инструмент был красивым — цвета дикого меда, с длинным, изогнутым грифом. Дерево казалось теплым, как будто впитавшим в себя солнечный свет, который теперь пробивался из-под покрывавшего китану лака. В этом теплом янтарном сиянии было что-то завораживающее. На какое-то мгновение Криксу даже захотелось попросить у менестреля разрешение подержать гаэтан в руках. Но такая просьба слишком смахивала бы на капитуляцию, поэтому Крикс нахмурился и отвел от инструмента взгляд. Не хватало только, чтобы менестрель вообразил, что, только из-за того, что ему нравится цвет лака, он готов забыть свои слова и попусту потратить столько времени на возню с дурацкой деревяшкой.
— Так, с чего бы нам начать?.. — задумчиво сказал Малик, усаживаясь напротив своего "ученика". — Ты изучал тарнийский?..
— Нет, — ответил Крикс.
— Прекрасно, — кивнул Малик, опуская пальцы на струны китаны. Крикс уже хотел было спросить, что тут прекрасного, но менестрель запел, и мальчику пришлось оставить вопрос при себе. Голос у музыканта оказался неожиданно глубоким и на удивление подвижным — Криксу никогда не приходило в голову, что у одного и того же человека голос может звучать то мягко, даже нежно, то хрипло, даже грубо. Малик пел по-тарнийски, так что Крикс не понимал ни слова, но мелодия была печальна, и "дан-Энрикс" чуть нахмурился. А голос менестреля, набирая силу, зазвучал настойчиво и почти гневно, срываясь в безысходную, мучительную скорбь — скорбь человека, потерявшего что-то безмерно дорогое. Песня говорила о невыносимости утраты, пахла гарью погребального костра, и, оставаясь все такой же непонятной, все-таки вмещала в себя все — от нежности до крика, от бессильного проклятия судьбе — до светлой и прозрачной, как вода, печали. Крикс внезапно понял, почему Малик выбрал песню на тарнийском — он как будто хотел показать, что сила музыки — в ее способности передавать самое главное от сердца к сердцу, без посредства слов. Южанин сдавленно вздохнул. В нем поднималось что-то темное, тяжелое, горячее, чего он сам в себе не подозревал — разве что в тех кошмарных снах, которые будили его ночью во Дворце. Как будто плавился и таял мерзлый ком из грязного затоптанного снега, льда и копоти, который он все время ощущал в своей душе после событий прошлого Эйслита. Криксу показалось, что его ресницы стали влажными, но Феррен Малик, закончив исполнять балладу и взглянув на слушающего его лаконца, увидел только широко распахнутые и блестящие, как будто бы светившиеся изнутри глаза.
— Сыграйте что-нибудь еще… пожалуйста, — чужим, охрипшим голосом попросил Рикс.
XV
Разбудили Ирема шаги на лестнице. Время было уже позднее — шестая стража, то есть около восьми часов утра. Но в этом была своя справедливость. Когда, если не в День Наоборот, иначе называемый Днем Беспорядка, глава Ордена может позволить себе выспаться, не вскакивая засветло?
С другой стороны, в День Беспорядка все, что было правильного и устойчивого в мире, вставало вверх тормашками. Хозяева прислуживали слугам за обедом, завтраком и ужином, подмастерье плотника мог самым фамильярным тоном обратиться к лорду из Имперского совета, даже детям позволялось бить баклуши и не слушаться родителей… одним словом, власть принадлежала тем, кто остальные дни в году должен был подчиняться. Ходили слухи, что в Лаконе мастера не выполняли старую традицию. Оно и правильно: позволь лаконцам на один день сесть наставникам на шею — и восстановление порядка займет целый месяц. Зато в имперской гвардии обычай Дня Наоборот, увы, всегда блюли неукоснительно. А значит, его обязательно придут будить.
