Константин Соловьев - Геносказка
Генокрокодил едва двигался. Едва удерживая свою тушу на трех уцелевших лапах, он слепо бродил по сцене, даже не пытаясь схватить противника зубами. Чувствовалось, что он находится на последнем издыхании. Кровь лилась из него, как из сырой печенки, которую подвесили на веревку и размозжили шестопером. Он поскальзывался в собственной крови, время от времени падал, издавая нечленораздельный рык. Его прочная шкура местами свисала клочьями, как порванный холст с рамы, обнажая алое мясо и кость. Оставшийся глаз слепо таращился вперед, едва ли что-то различая. Генокрокодил больше не был охотником, не был королем и единовластным диктатором сцены. Теперь это было издыхающее существо, жалкое, неприятное и тоскливое, как все животные в приближении смерти. Мулы из зрительного зала, еще недавно ободрявшие его криками, теперь свистели и насмехались, стоило ему в очередной раз попытаться атаковать. Они давно уже поняли то, во что он сам отказывался верить, — вчерашний король стал просто несколькими сотнями килограммов медленно отмирающей плоти, в которой еще каким-то чудом зиждется жизнь.
Бруттино преследовал его, не давая отползти вглубь сцены. Теперь, когда не было нужды соревноваться с чемпионом в скорости, он не считал нужным спешить. Деревянная кукла вновь двигалась неспешно и неуклюже, скрипя раздутыми суставами. Его невыразительное деревянное лицо походило на огромную рану — все оно, от макушки до подбородка, было заляпано кровью рептилии, а острый нос казался черным.
Наступало время последнего удара. Кажется, это почувствовал и сам Генокрокодил. В какой-то момент он попросту перестал защищаться, а может, силы окончательно покинули его когда-то могучее, не знавшее поражений тело. Он больше не представлял интереса как объект жестокой игры или мешок для битья. Он был наполовину освежеванной тушей, готовой испустить дух. Гензель надеялся, что Бруттино нанесет своему противнику милосердный удар в основание черепа и тем закончит представление, к безумной радости мулов.
Но чем бы ни руководствовалась деревянная кукла, это было не милосердием.
Бруттино вдруг перестал жалить Генокрокодила и даже отошел от него на несколько шагов. Он нарочно двигался медленно и замер в каких-нибудь пяти шагах от своего противника, прямо перед его пастью. Это была издевка, понял Гензель, приглашение.
Видимо, рефлексы даже умирающего хищника оставались достаточно сильными. Потому что Генокрокодил принял это приглашение. Инстинкты хищника не умирают — даже когда умирает их обладатель. Спотыкаясь на негнущихся лапах, он с трудом изготовился к последнему прыжку. Бруттино глядел на издыхающее чудовище сверху вниз. Глаза его походили на капли незастывшего желтого янтаря, оттого взгляд казался липким, обволакивающим.
Генокрокодил бросился в атаку, последнюю в своей долгой жизни. Гензелю показалось, что ловкая кукла вновь крутанется, отскочив в сторону. Но в этот раз Бруттино не стал делать ничего подобного. Напротив, он вдруг устремился навстречу Генокрокодилу, вытягивая вперед руки, — точно огромный, выточенный из дерева арбалетный болт.
Хрястнули огромные зубы, в зале восторженно закричали. Генокрокодил проглотил деревянного мальчишку, как рыба глотает крошечное насекомое. Пучеглазый сосед Гензеля издал возглас удивления. И не только он. Последний акт представления оказался фантасмагорией, чем-то невиданным. Только что деревянная кукла, торжествуя, стояла на сцене, и вот…
В зрительном зале поднялась самая настоящая буря. Мулы потрясали руками и лапами, гоготали, издавали недоуменные возгласы, смеялись. Самоубийство на театральной сцене? Что-то новенькое, доселе невиданное!
— Зачем он это сделал? — спросила Гретель, выдергивая из прически белую прядь и бессмысленно теребя ее.
Гензель сразу понял зачем. Но помедлил, прежде чем ответить.
— Чтобы причинить еще больше боли.
Едва дышащий Генокрокодил не сразу сообразил, что ему удалось сделать невозможное. Шатаясь, будто пьяный, на окровавленных лапах, он глядел в зал единственным своим уцелевшим глазом. Но публика не спешила аплодировать. Наверно, это сбивало его с толку еще больше. Он привык совсем к другому финалу.
Потом его тело задрожало. Но едва ли из-за смертельной усталости. Дрожь была неожиданно сильной, больше похожей на судорогу. Генокрокодил, слишком измученный представлением и неожиданным его финалом, раскачивал из стороны в сторону головой. И вдруг испустил рык, больше похожий на скрежет. Он распахнул пасть, и из горла в зрительный зал ударил фонтан крови. Его собственной крови.
— Твоя кукла — не просто убийца, — сказал Гензель. — Она кровожаднее любого палача из тех, что я видел.
— Он бесстрастен, — возразила Гретель. — Он не человек, ты помнишь? У него не может быть человеческих чувств.
— Для существа, не способного чувствовать, он слишком сильно ненавидит все, что связано с человеком. Иначе бы не сделал того, что делает сейчас. О дьявол…
Генокрокодил рухнул на сцену и затрясся, все его члены задрожали, а чешуйчатое брюхо вдруг вспухло пузырем, растягиваясь на глазах. Оно было бледно-зеленого цвета, но на нем уже расцветали пышные алые цветы разрывов. Хруст кожи, всплеск, треск лопающихся ребер — и брюхо Генокрокодила лопнуло, точно прохудившийся мешок. Наружу из его заживо освежеванной туши выбрался Бруттино, перепачканный с ног до головы в крокодильих внутренностях, но держащийся с удивительным для семилетнего ребенка достоинством. То, что осталось от Генокрокодила, мелко дрожало, затихая, у его деревянных ног.
— Что ж, — пробормотал Гензель. — По крайней мере, кому-то достанется чертовски большая сумочка.
— Блестяще! — закричал Карраб Варрава, всплеснув руками. — Блестяще! Превосходное представление, невероятно красочное и волнующее! Признайтесь, дамы и господа, «Театр плачущих кукол» вновь вас удивил! Определенно, из этого деревянного малыша будет толк. Аплодируйте ему, не стесняйтесь! О, через год он станет самой известной куклой в Вальтербурге! За ним по пятам идут богатство и известность! Ну а наше представление на сегодня закончено. Наш театр ждет вас завтра вечером, чтобы вновь явить на сцене потрясающее воображение действо, исполненное лучшими из актеров!
Зрители стали подниматься со своих мест и неспешно потянулись к выходу из шатра. Цветов на сцену здесь не бросали. А если бы и бросали, подумалось Гензелю, в данном случае это было бы то же самое, что бросить пучок человеческих внутренностей. Едва ли разумное дерево любит получать цветы. «Разумное, необычайно сильное и беспощадное, — добавил он. — И я тысячу раз благодарен Каррабу Варраве за то, что отныне оно не будет цвести на улицах».
![Надежда Кожушаная - Нога [киносценарий]](/uploads/posts/books/276827/276827.jpg)
