Ник Перумов - Черная кровь. Черный смерч
– Так это они песни так играют! – догадался Скил. – Тьфу, погань!
– Пусть играют. – Калюта, кажется, вознамерился успокаивать всех подряд. – Сиди и смотри. Побольше узнаем о долгогривых, легче их бить будет.
Толпа направлялась прямиком к перезревшей, желтеющей ниве.
«Неужто хлеб собираются жать?.. – подумал Калюта. – Как он называется?.. Сорго. Видно, и впрямь привыкли оборотни чужим пользоваться; люди бы побрезговали чужинские остатки подъедать».
Действительно, женщины остановились на краю поля и приступили к работе. Они надламывали стебли и обтрясали зерно в широкие берестяные чуманы, которые принесли с собой.
– Рукосуи!.. – злобно прошипел Яйян. – Кто ж так хлеб убирает? Половину на землю сыплют!
– Он и так перестоял, – заметила Лишка. – Жать его, поди, уже и не получится. – Она помолчала и добавила, желая перевести мысли товарища на что-то иное: – А спорый у вас хлеб. Середина лета, а его уже убирать пора. У нас так ячмень ещё не созрел.
Яйян не отвечал, немигающими глазами уставившись на врага. Взгляд его был так пристален, что кто-то из мэнков почуял его, даже сквозь чары беличьей шапки. Один из копейщиков отделился от общей группы и пошёл вдоль поля, осматривая низкорослые кусты боярышника.
– Не смотри! – прошептал Калюта, обхватывая спутников руками.
Яйян послушно ткнулся лицом в землю. Дозорный прошёл в трёх шагах от затаившихся разведчиков и, ничего не обнаружив, вернулся на поле. Оттуда доносился смех, весёлая перекличка, звучали странные скрипучие песни. Мэнки дружно убирали не сеянный ими хлеб, ничуть не задумываясь о тех, кто прежде жил здесь. Работа с небольшим перерывом продолжалась до самого заката. Половина поля уже была завалена изломанной соломой, а мужчины не раз и не два относили в селение наполненные чуманы с зерном.
Яйян покорно лежал, безучастно наблюдая за хозяйничаньем чужаков. Можно было подумать, что на него снова навалилось душное мэнковское колдовство. Скил беззвучно шевелил губами, загибая пальцы на руках.
– Что скажешь? – спросил охотника Калюта.
– Воинов в селении одиннадцать, – ответил следопыт, – ну, может, двенадцать – их трудно отличать друг от друга. А баб – поболее сотни. И малышни сотни полторы, это тех, кто сам бегает.
– Хорошо. – Калюта кивнул головой, что-то соображая. Потом тронул за плечо Яйяна: – Крыши у вас, что, так просто соломой крыты?
– Нет, – ответил лишак, – под соломой кожа, чтобы от искр беречься, когда зимой очаги горят, и сверху кожи были постелены, только их сняли в начале лета на просушку. Бездымная неделя называется, когда во всём селении ни одного огня не бывает. А назад постелить не успели – эти пришли.
– Хорошо… – повторил шаман. – Я вот думаю, не устроить ли им сегодня дымную ночь?
Яйян вскинул голову и просветлел лицом.
Долгий летний день наконец закончился. Со стороны селения вкусно запахло варёным мясом и свежим хлебом. Верно, и впрямь духмяные лепёшки получались из ворованного зерна. Ворота, прежде распахнутые, задвинули тяжёлыми плахами. На улице постепенно темнело. Некоторое время со стороны селения доносились обычный жилой шум, кто-то разговаривал, плакали дети. За селом, там, где были закопаны прежние хозяева, тоскливо выла собака.
– Пожалуй, пора! – скомандовал шаман. – Ворота ваш колдун на ночь заговаривал?
– Покуда жив был – заговаривал, – сказал Яйян.
– Вот и мы их для начала заговорим, чтобы никто так просто наружу не выскочил. Пойдёшь со мной, тебя домашние духи признать должны, всё-таки ваша память здесь покуда не выветрилась – слышишь, как собака горюет?
Четыре человека бесшумно поползли к воротам. Конечно, у них есть волшебная шапка, но среди мэнков слишком много колдунов, так что, на всякий случай, не стоит ходить перед воротами в открытую.
Заросли бурьянистой травы позволили пластунам добраться к самому частоколу. Скил и Лишка остались ждать, а Калюта и Яйян поползли дальше. За воротами было тихо, но, прильнув глазом к узкой щели, Калюта различил две фигуры сторожей. Один сидел на земле и, видимо, подрёмывал, второй с копьём в руках прохаживался вдоль ворот, не подозревая, что враг от него в каких-нибудь трёх шагах.
Яйян положил ладони на нижнюю слегу заплота, а шаман, безмолвно шевеля губами, зашептал заговор, не позволяющий чужинцам отодвинуть плахи. Теперь мэнкам, чтобы вырваться наружу, придётся ворота ломать.
Затем все четверо молча двинулись вдоль городьбы. В заранее отмеченных местах Калюта останавливался, чиркал пиритовым камешком по наконечнику копья. Камни скользили беззвучно, словно и не касаясь друг друга, но каждый раз на подставленный круто пережженный трут срывался целый сноп искр. Такие фокусы давались Калюте ещё в детстве, бывало, он вовсе без кремня искру выбивал, за что и был отмечен старым Матхи, искавшим способного парнишку себе на смену. И даже став шаманом, Калюта игр с огнём не бросал – диатритов в пустыне шугал пламенем и костёр для камлания разжигал голыми руками.
Тлеющие куски пережжённой в прах верёвки перелетали частокол, падали на соломенные крыши, а больше, кажется, ничего и не происходило. Искусство огневика не только в том, чтобы огонь разжечь, но и в умении сдерживать до поры рвущийся на волю пожар. Лишь когда селение было обойдено кругом и четвёрка заняла позицию напротив заговорённых ворот, в селении радостно и освобождённо заполыхали крыши всех домов, стоящих возле городьбы.
Горело жарко, с хрустцой, и сразу становилось ясно, что вряд ли много народу успеет выскочить из объятых пламенем домов, верно, больше половины так и останется там, не успев добежать к щепным дверям, а то и просто подняться с постелей. А уж вздумавший вытаскивать из пламени погибающих детей – и вовсе обречён на немедленную жестокую гибель.
Из-за частокола ударил всполошный многоголосый крик.
– Больно умирать?.. – спросил Яйян, улыбнувшись впервые за последние сутки. – Нашим женщинам тоже было больно.
С той стороны бились в ворота, безуспешно стараясь сдвинуть забухшие слеги. На приступке у частокола появилась хохлатая фигура и тут же повалилась назад, пробитая стрелой.
О помостах для лучников в других местах можно было не беспокоиться, по словам Яйяна, они были устроены в узких промежутках между брёвнами частокола и деревянной стеной близстоящих домов, где сейчас, поди, и шаман не выжил бы и минуты. Пламя гудело, рвалось к многозвёздному небу, треск горящего дерева заглушал крики гибнущих мэнковских женщин. Все, кто ещё был жив по ту сторону забора, собирались сейчас у ворот.
