Галина Полынская - Дверь в Зарабию
– Вы мне не поверите, – залопотал он с порога, – но я только что видел живую тирамису!
На него никто не обратил внимания. Велор был страшно занят, раскладывая по тарелкам птичьи тушки, Нинга следила, чтобы он не накапал на скатерть, а Том, видимо, сильно хотел есть, его, кроме жареных трупиков, ничего более не интересовало.
– Вы что, не слышите меня? – Жофрен плюхнулся на стул рядом с Мирой, чем сильно огорчил девочку. – Только что в коридоре нашего собственного дома я видел живую тирамису! Настоящую!
Мира затаила дыхание, значит, опять любопытная Яра выбралась на прогулку и ее угораздило попасться на глаза «дорогому кузену».
– Милый Жофрен, – Нинга ткнула в тушку двузубчатой вилкой и принялась ковырять птичку, – всех тирамис истребили еще во времена твоего детства, этих мерзких, опасных хищников больше не существует. Велор, подай соусницу.
– Я уверяю, – «милый Жофрен» так выпучил свои водянистые глаза, что они грозились вывалиться прямо ему в тарелку, – только что я видел…
– Мы уже слышали, – перебила Нинга, обильно поливая птичку сиреневым соусом из забавной носатой посудины. – Все уже поняли, что тебе померещилась тирамиса. Велор, ты положил мне мало зелени.
– Сейчас добавлю, мама.
– Ничего мне не померещилось! – продолжал митинговать Жофрен. – У нас в доме тирамиса! И лучше бы нам сейчас встать и пойти ее ловить! Если мы предоставим нашему правительству живую или мертвую тирамису, нас озолотят! Надо идти немедленно!
Все, конечно, так и разбежались идти ловить тирамису. Обед продолжался, как ни в чем не бывало, и Мира поняла, что кузенов в этом доме ни во что не ставят. На душе сделалось чуточку светлее. Вскоре Жофрен выдохся и, весь из себя оскорбленный, принялся за еду. А Мире было не до дегустации новых блюд. Если он заметил Яру, то теперь не успокоится, станет искать, и закончиться это может плачевно. Для Яры. А потом мысли девочки неожиданно переключились в иное русло, будто голос Моди произнес ей прямо в ухо: «…а еще у тебя есть дедушка…»
– Дедушка!
– Что? – подняла на нее тяжелый взгляд Нинга. Мира и не заметила, что произнесла это слово вслух.
– Я хотела спросить о моем дедушке. Моди говорила, что он у меня есть.
Нинга переглянулась с Велором, близнецы, как по команде, притихли и заработали челюстями в ускоренном темпе. Мире всё это не понравилось.
– Я настаиваю на свидании с дедушкой! – громче приличного произнесла она. – Где он?
– Ну, если ты настаиваешь, – как-то по-особенному зловеще произнесла Нинга. – Велор, сделай одолжение, любезный друг, проводи ее к дедушке. После обеда, разумеется.
Велор кивнул, хрустя салатом.
– А теперь, будь добра, – продолжила бабка, вперив в лицо Миры немигающий взгляд, – позволь нам всем спокойно поесть.
Мира предпочла не встревать в дискуссию, а то вдруг у кого-нибудь из почтенного общества, не дай бог, несварение желудка приключится.
Еле-еле Мира дождалась окончания обеда, который, как назло, длился дольше обычного: покончив с дичью, семейство принялось размазывать по тарелкам суп, вылавливая из него какие-то крупные зерна, смахивающие на фасоль. Мира от этого блюда отказалась и скучала, болтая ногами под столом. Даже на приличном расстоянии от камина, все равно воняло старой золой и копотью, а от кузена Жофрена отчего-то так несло корицей, будто он весь, с ног до головы обсыпался этой пряностью, как гигантская страшная булка. Мира так увлеклась представлением кузена на печном протвине, что не заметила, что Велор закончил с супом и делает ей какие-то знаки.
– Да?
– Ты еще не передумала знакомиться с дедушкой?
– Нет, конечно.
– Тогда идем. Хорошего вам дня, мама, кузены.
– Угу, – с набитым ртом кивнул Том, Нинга удостоила молчаливым кивком.
Велор с Миррой вышли из столовой и спустились по крытой ковром лестнице в холл.
– Апчхи! – навстречу полз дворецкий.
– Дилмах, мы немного прогуляемся. Скажи Пие, чтобы на ужин подали холодный десерт, угостим Миру.
– Апчхи! – согласно кивнул он и двинул к лестнице.
Как всегда, на улице золотилось солнце, и Мира подумала, что в Зарабии отменный климат – теплый и нежаркий.
– А куда мы идем?
– В Белый Лес.
– Это что, какой-то дом престарелых?
– Нет. Не совсем.
Они миновали стену с лапитуньей, прошли через парк к кованым воротам и через калитку вышли на широкую дорогу, вымощенную гладкими серыми плитами. По обе стороны дороги высились деревья с густыми, развесистыми кронами. Так как в округе не виднелось никаких построек, где потенциально мог бы проживать дедушка, Мира настроилась на долгую пешую прогулку, но отец неожиданно свернул на неприметную тропку, вившуюся между деревьев.
– Хочу предупредить, – неспешным шагом Велор шел впереди, – твой дедушка немного болен.
– Чем?
– Сама увидишь.
– Ну, мне ж хоть надо знать, к чему готовиться, – Мира разволновалась. – Как его зовут?
– Марит.
– Как? Марит?
– Да, а что?
– Да так… ничего. Скажите, а у вас тут к именам отчества прибавляют?
– Нет, а почему тебя это интересует?
– Интересно звучало бы: Мира Велоровна, Амабель Маритовна…
Впервые за все время отец улыбнулся открыто, от души, и ей показалось, что между ними наконец-то стала протягиваться какая-то ниточка, пока еще тоненькая, но она все-таки появилась.
Миновав высокие деревья, выстроенные в ряд, как солдаты на параде, Мира невольно остановилась. Перед нею была зима. Самая настоящая снежная зима: белоснежные стволы деревьев, белые прутья кустарников…
– А говорили, тут три времени года.
– Это не снег, это Белый Лес, он всегда такой, идем.
Мира осторожно ступила на белоснежное полотно, затем наклонилась и потрогала пальцем. Тепло. Она зачерпнула пригоршню, чтобы рассмотреть. Походило на крупные хлопья крахмала.
– Что это такое?
– Идем, идем, я все расскажу.
Мира отряхнула руку и поспешила за ним. Под ногами не хрустело. Велор подвел ее к ближайшему дереву и наклонил белую, как бумага, ветку. Она была усыпана мелкими белыми цветами и крупными белоснежными шишками.
– Эти деревья называются милла, у нас под ногами лепестки их цветов и пленки из шишек.
Он сорвал одну, поддел ногтем пару мягких чешуек, и на ладонь просыпались те самые «крахмальные хлопья».
– Ясно.
– Идем дальше.
Очень непривычно было в этом тишайшем из всех лесу, тишину нарушали лишь редкие глухие хлопки открывающихся шишек, выбрасывающих невесомые плёнки. Странно ступать по щиколотку в несчетных миллионах лепестков и хлопьев, и Мира подумала, что это, должно быть, самое грустное место на свете…
Вскоре они вышли на поляну, где теснилось с десяток маленьких домиков, будто гномы-переростки устроили здесь свое селение. Велор подошел к самому крайнему и пару раз стукнул в дверь. Открыла черно-белая женщина. Мира во все глаза уставилась на нее, понимая, что это не совсем прилично, но ничего с собою поделать не могла: белое лицо, шея и руки, черные глаза, черные волосы, черное платье, белый передник… ее словно забыли раскрасить, так и выпустили в жизнь.
