Елизавета Абаринова-Кожухова - Золотая стрела
Барону Альберту не спалось. Он ворочался в своем любимом дубовом гробу, а сон все не шел. И когда барон все же немного задремал, в спальне послышался какой-то шорох.
— Что там такое? — вскрикнул Альберт. Он прекрасно знал, что его «перестроечные» нововведения многим в Белой Пуще не по нраву и что эти многие не прочь бы от него избавиться, и оттого ожидал опасности в любой миг.
Шорох повторился, а затем послышалось чье-то ворчание:
— Совсем без меня распустились, дымоходы не чищены…
— Что?! — возопил барон, но тут голос резко усилился:
— Это ты, барон Альберт?!
— Д-д-да, я, — от страха лязгая клыками, пролепетал Альберт и дрожащею рукой зажег тусклый светильник в изголовии гроба. В спальной никого не было. — Почудилось, — облегченно вздохнул барон, но тут вновь раздался странный голос. Он звучал достаточно ясно, но доносился как будто из какой-то трубы:
— Ну что, убедился теперь, каково править страной без меня?!
— Это ты, князь Григорий? — боязливо спросил барон.
— Да, я! — горделиво ответствовал голос. — Я явился из Преисподней, дабы не дать вам, глупцам и корыстолюбцам, развалить то, что я создавал тяжкими трудами и заботами две сотни годов!
— Князь, научи нас, как жить! — возопил Альберт.
— Эх-ма, вот возьми да научи вас, — ворчливо откликнулся голос князя Григория. — То ли дело при мне… — И, перейдя на буднично-деловой тон, продолжал быстро и напористо: — Первым делом — ежели не способны справиться с домашними делами, так не лезьте к соседям.
— Но мы же…
— Никаких но! И не вздумай отправлять моих отборных стрельцов в Мухоморье, иначе нашлю я на тебя, паршивца, все кары из адского пекла! — Голос князя загремел еще грознее: — На колени, червь!
Кряхтя, Альберт выбрался из гроба и послушно пал ниц. И если бы он не был столь взволнован явлением покойного князя и прислушался повнимательнее, то услыхал бы шорох в печке и чье-то ворчливое бормотание:
— Что за печки, что за дымоходы? Все у них не как у людей. Вот в избе у бабки…
A барон лежал распростертый на холодном полу и тщетно ждал, когда князь Григорий вновь заговорит с ним.
— Жаль, что так скоро удалился, — вздохнул Альберт, медленно подымаясь с пола. — Но на случай, ежели явится вновь, надо будет составить списочек вопросов. Вопрос первый: где хоронить кости Марфы? Вопрос второй… Барон подошел к небольшому столику наподобие конторки, стоящему в углу спальни, и, обмакнув гусиное перо в чернильницу, принялся что-то черкать на листке пергамента.
* * *На столе стоял кувшин водки и кое-какая незатейливая закуска. За столом сидели князь Длиннорукий и Соловей-разбойник, причем Петрович ерзал на табуретке и то и дело вскакивал — давали знать недавние ранения. Длиннорукий был уже изрядно «под мухой», но еще не утратил некоторых способностей к рассуждениям.
— Чую, что бросили нас наши дорогие хозяева, — говорил он, размахивая куском соленого огурца. — Послали сюда вместе с этими полоумными наемниками, и все, и справляйтесь, как можете.
— Уползать надо, — мрачно проворчал Петрович. — Покаместь бить не начали.
— Ну, уползти-то мы еще успеем, — отхлебнул Длиннорукий из кружки и закусил огурцом. Петрович выпил залпом и не закусывая. — Да, так ты говорил, что к Виктору какая-то баба пришла, — продолжал князь. — Ну-ка, расскажи, дружище Петрович, что это за баба и что он с нею, хе-хе, делал!
— Да не баба, а молодая девка, — нехотя ответил Соловей.
— O, да так это ж еще лучше! — скабрезно захихикал Длиннорукий. — Ну-ну, и что же?..
— Да ничего. Там через скважину не подглядишь.
— Ага, значит, нарочно скважину заткнул. Но ты хоть подслушал-то? Это вообще замечательно — когда не видишь, такого можно себе напредставлять! — Князь противно потер пухленькими ручками. — Ай да Виктор, а я-то уж грешным делом начал думать, что на девок у него, хо-хо, не стоит. Ну-ну, значит, завалил он ее на лежанку…
— На какую еще лежанку? — пробурчал Петрович. — Он же принимал ее у себя в рабочей горнице.
— O, ну так это же просто прелестно! — пуще прежнего обрадовался Длиннорукий. — Завалил прямо на стол…
— Ну причем тут стол? — озабоченно потер ноющую задницу Соловей. — Они же там не одни были, еще и Теофил…
— A-а, так они ее вдвоем! — расплылся в скабрезной усмешечке Длиннорукий. — Что ж ты мне сразу не сказал? Мы бы пустили золотое яблочко по тарелочке и посмотрели, что они там вытворяют!
— Да ничего они не вытворяли, — не вытерпев княжеских похабствований, топнул ножкой Петрович. — Просто разговаривали, и все.
— Ну и дает, однако же, наше Высочество, — разочарованно протянул Длиннорукий. — Привел к себе на ночь глядя молодую девку — и разговорами потчует. — Князь подлил себе и Соловью еще водки. — Ну и о чем же таком они говорили?
Петрович выпил, занюхал надкушенной луковицей и наморщил лоб, пытаясь вспомнить:
— Говорила-то больше та девица. И такую околесицу несла, что у меня аж уши завяли. Будто бы она — бывшая лягушка, которую поцеловал какой-то Иван-царевич Покровский, и она сделалась княжной…
— Что? — вскочил Длиннорукий как ошпаренный, едва не опрокинув кувшин с остатками водки. — Я должен немедля передать об этом в Белую Пущу!
— Да они ж тебя засмеют, — хмыкнул Петрович. — Скажут, совсем с крыши князь съехал, уже всякие сказки рассказывает.
— Это не сказки, — стукнул Длиннорукий кружкой по столу, — а самая истинная правда!
— A я чего-то припоминаю, — почесал задницу Петрович. — Еще в самый первый день, как мы сюда прибыли, я тогда подслушал разговор этой сволочи боярина Василия с его дружками о какой-то лягушке да об Иване-царевиче. Стало быть, все это и впрямь не сказки?
Князь внезапно успокоился:
— A правда, куда торопиться? Завтра с утра на свежую голову все и передам. Ну и что еще твоя княжна рассказывала?
— A я больше ничего не услышал, — горестно вздохнул Петрович. — Тут на меня снова тот изверг набросился!
— Какой еще изверг?
— Да кот, чтоб ему пусто было!
— Опять кот, — проворчал Длиннорукий. — Тебе, братец, пить меньше надо. Или больше закусывать.
— Вы мне никто не верите! — взвизгнул Петрович. — A он меня, сука, снова цапнул! — И Соловей, задрав штанину, продемонстрировал совсем свежую царапину на правой ноге.
Длиннорукий лишь вздохнул, а Петрович опрокинул в себя еще одну кружку и, пригорюнившись, затянул старинную разбойничью песнь:
— Эх, на царь-городской на дороженьке
На телегах богатеи ездиют,
Со колесами да позолоченными,
Да с серебряными бубенчиками.
Едут мироеды-грабители,
Бедного люда угнетатели,
В шубах с воротниками бебряными,
C золотыми перстнями, с побрякушками.
A мы, да удалые разбойнички,
Их пограбим, заберем бубенчики,
Да шубы дорогие с побрякушками,
A самих перережем, грабителей,
Трудового народа угнетателей…
ДЕНЬ ВТОРОЙ
