Ника Ракитина - Радуга (Птицы в пыльных облаках)
— Не провожайте, не надо. Вам трудно двигаться. Я пришлю к вам магистратского лекаря, и уже вечером вы сможете пойти.
Гость улыбнулся напоследок, склонил седеющую голову, и с небрежно откинутого рукава незаметно упала на пол горстка пыли.
14
Ястреб сполз по косяку и, перегнувшись пополам, непристойно заржал. Оставлял в покое внутренности иррациональный страх, слезы наворачивались на глаза. Да знает он, что боль любого, с кем связан обрядом, почувствует тут же, но когда проснулся в пустой постели… Государыня виновато надулась с непроглоченным куском во рту, без бинтов, в великоватой утренней накидке покойной Крадоковой невестки, с сальными волосами, пятнами масла и желтка на лице и пальцах. А кухня просто источается солнечным сиянием.
Стараясь унять судорожный смех, Ястреб приподнял лицо жены за подбородок, почти зажмурился — вот-вот в руке останется обугленная плоть с чернеющими внутри костями… наваждение. Бережка облизнулась и все так же виновато объяснила:
— И ничего смешного. Есть хочу — умираю.
— Нельзя сразу… много.
— Разве это много? — она обиженно кивнула на стол, на котором наспех были собраны корзинка с яичной скорлупой, желтоватая сахарная голова, разбитые в горшочке желтки, горлачик со сметаной и разломанная коврига пшеничного хлеба. Ястреб втянул духовитый запах.
— Они же, эти двое, все съели, — продолжала жаловаться жена, — и рыбу, и укроп, и огурчики. Ябедничать плохо, но ты им скажи.
— Я им скажу, — ухмыльнулся Ястреб. — Уж скажу. А кому?
— Этим, — Берегиня облизнулась. Мелькнул нежно-розовый язык. — Знаменщику этому патлатому и второму… с ним…
— А Сольвега где?
— Не знаю. На рынок их прогнала.
Она отломила и со вкусом захрустела корочкой. Из-под табурета ответило утробное урчание. Ястреб стремительно нагнулся: рыжий драный котяра приканчивал в миске сметану.
— А этот откуда?
— М-м… — государыня проглотила еще ложку смешанных с сахаром желтков. За руку муж ее поймать не успел. Но ложку после отобрал.
— Пойдем, посмотрю тебя, — сказал строго. — А потом погуляешь в садике за домом. Только оденешься теплее, август, с утра холодно.
Она огорченно глянула через плечо на стол. Потянулась.
— Помыться бы.
Ястреб засмеялся:
— Ладно, была тут мыльня. Если Юрий не порушил, велю сготовить.
Провел ладонью, стирая остатки желтка с ее щеки.
— …По-моему, мы пытаемся спрятать горящую головню под разбитый горшок.
— Это что же, опять под кустиком ночевать? — заныл из угла Савва. — Я вам не зайчик.
Ястреб впился пальцами в отросшие волосы, потянулся с хрустом. На усмешливом лице его отразилось какое-то подобие смущения.
— Доселе человек, возвращенный обрядом, до смерти не открывал уже лицо, перевела Сольвега. Аптекарь, оказавшийся в центре самума, мечтал провалиться сквозь землю. Угораздило его столкнуться с женщиной, нарисованной Юрием, и узнать ее. Бедняга ерзал на стуле с резной дубовой спинкой и все ждал, когда его к этому стулу станут приматывать с неальтруистическими поползновеньями. Аптека неоткрытая, он же всего за Тильдой зашел… Милосердие наказуемо. Он попытался заглянуть всем в глаза, ища там своей участи, опрокинул вино на ковровую скатерть… снова испытал желание провалиться от стыда.
— А Тумаш где? — спросил Ястреб.
— Тумаш с Микиткой играет. Он сказал, как мы решим.
На стол вспрыгнул драный котяра, заставив аптекаря шарахнуться, брезгливо понюхал винное пятно.
— Разбойник! Как ты — мне беда.
— Не понимаю я вас, мужчины, — Сольвега выпятила алые губы. — Не проникнут ее. Кромцам так пылью очи застило: решат, что сами больны, чем поверят в сказку. Сколько она лет тут жила? Десять? А кто разглядел? Вот этот только, она кивнула на бледного Сашку. Тот молчал, лишь судорожно растирал на предплечье похожее на крапивный ожог пятно. — Юрий, ты ее узнал?
Он пожал широкими, как у деда, плечами:
— В лицо знал, — отозвался медленно, — а кто — нет.
— В лицо ее пол Кромы знает. Ладно, первый Мартин увидел.
— Не обижайтесь, — засопел аптекарь. Нос его всегда отвечал на житейские бури самым неподходящим образом.
— На обиженных воду возят.
— На сердитых, — зубами выдирая из ладони занозу, поправил Андрей. Он сегодня колол дрова для мыльни — вот вам удовольствие.
— Держать взаперти и лицо закрыть.
— Головня под горшком.
— Кумушки изойдутся. Какая в печной трубе застрянет от любопытства.
Ястреб ухмыльнулся. А Сольвега — та вовсе рассмеялась в голос.
— Мужчины! Разума — как в телках! Ты где жену брал? — напустилась она на Ястреба. — В Исанге?
— Или Согдае.
— И с собой оттуда привез. Так и надо из нее шемаханку сделать. Волосы, лицо… — Сольвега закусила краешек рта.
Савва радостно всплеснул ручищами:
— И поярче. Чтобы все видели.
— Радость моя, — ведьма прижала к животу его голову. — Вот и пойдешь с Лэти на торг, у него ума поболе вашего. Дай им денег, — обратилась она к Ястребу. — Сразу можно не платить, только задаток, зато полновесным золотом. Шелков цветных, алтабасу, тасьмы всякой. Надо ж приодеть молодую жену. А то в Кроме они все, как мыши, серые. Дальше…
— У меня снадобья есть, — вставил шельгу аптекарь. — Я когда-то духи готовил и притирания. Пока магистрат указ не издал, за них теперь женщин секут и с мужей и отцов «вину» взымают. Но если не делаю, это не значит, что все забыл.
— Тогда забирай Тильду, как договорились. Пришли с ней, — Сольвега медленно загибала пальцы, — сок тайского ореха, дубовые «яблочки», сурьму… Запомнишь?
Мартин хмыкнул и украдкой вытер свой длинный нос.
Жизнь начиналась веселая. Продавая старушкам светоянник продырявленный и жестер от костоломки и желудочных хворей, вылавливая из пузатой бутыли пиявок для почтенных отцов семейства супротив полнокровия и иных каких томлений, всегда знал сутулый некрасивый Мартин, что время его еще не настало. Заплутало где-то время среди паутины и вереска, среди пыли в пустых зазорах городских башен. Свистит время крыльями ласточек, смеется кукушкой за тинистым Закромным прудом. Толок в ступке зелья, кивал болтливым соседкам, купал недовольную Маруську в настоях полыни — и ждал, ждал… Не минуло, не обошло, как боялся. Не упустить бы теперь, ухватить павлиний хвост, чтобы не убежало водой сквозь пальцы. Не утекло зыбкой радугой, помнящейся только по снам.
… - Мы уже встречались… — под обезумевшими пальцами неуклонно превращалась в мятый пирожок шляпа, угловатая пряжка грызла ладони. Сутулая фигура, длинный нос, лоскутное платье, более приличное жонглеру, чем аптекарю — и мятущийся удивительный голос: хорал подвешенных над морем колоколов. Губы женщины дрогнули улыбкой.
