Ника Ракитина - Ратанга
Я едва не высказала ему, что думаю о ее милосердии, но Боско вдруг рассмеялся:
— Нет, но откуда вы взялись — такие похожие? Помру, но дознаюсь. Странница, ты — глупая девчонка, и эта… Будь моя воля, я бы с нее это лицо содрал.
— Ты ее ненавидишь?
— Да, — отвечал он жестко, и рука его крепче стиснула рукоять ножа. — Ненавижу. Она ведь не только предала — она осквернила все. Если б не Хранительница, если бы не закон… Боларда я ей не прощу.
* * *Много позже Вентнор узнал, что задолго до того, как жизнь свела его со Странницей, их судьбы связало странным образом Поветрие Скал. Морна тогда накрыла серым крылом и тихий лесной поселок, в котором жила Странница. Впрочем, тогда она еще не была Странницей, носила иное имя, простое и легкое, имя, которым сейчас никто н мог ее назвать. Еще смутно помнились ей далекие дни — горьковатый дымок очага, высокие сосны, шумящие над ручьем, перекрикивающиеся в лесу веселые голоса… все это перечеркнула морна.
Странница помнила, как поветрие пришло в поселок. Мать ее с утра пошла к соседке за жерновками и почти сразу выбежала из соседской хижины с нечеловеческим криком. Сбежались люди, но, услышав первые слова, шарахнулись от матери, как от песчаного волка. Соседскую хижину подперли снаружи брусьями и подожгли. Плачущей матери велели идти в хижину отступников. Больше Странница ее не видела. Предосторожности не помогли. На следующий день пылали уже три хижины, а один охотник свалился без сил прямо посреди поселка, и его копьями отволокли в огонь.
А назавтра она, проснувшись, заметила на лице и руках младшего братишки страшный пепельный узор. Первым ее движением было — убежать. Но братик был еще жив, и она с безумной надеждой решила остаться с ним: вдруг выживет? Она никому не сказала про морну, но, видно, кто-то заподозрил, догадался, потому что вскоре она услышала тяжелый скрип брусьев, подпиравших двери. С криком бросилась она к окну, о острие копья отогнало ее назад. Она кричала, плакала, стучала кулаками по двери, страшно стонал за спиной брат, прося воды, а огонь снаружи же лизал стены, и в щели заползал удушливый синий дым… Она схватила кувшин с водой, бросилась к брату, споткнулась, и вся вода выплеснулась ей на платье. Огонь трещал сильнее, за дымом она уже ничего не различала, только слышала крик брата, до постели которого добрался огонь. Она рванулась на крик, но зашаталась и упала, зарывшись лицом в мокрый подол. И потеряла сознание.
Когда она пришла в себя, рядом уже падали с крыши горящие обломки веток, платье на ней тлело. Подтягиваясь на локтях, задыхаясь, почти без сил она доползла до стены, слепо нашарила рукой горячие, обуглившиеся бревна, и вдруг рука ее наткнулась на пустоту.
Не помня себя, ведомая уже не разумом, а звериным чутьем, она перевалилась через остатки стены и поползла дальше. Удивительно, как ее не заметили. Уже холодный ветер унес запах гари, уже под локтями шуршала упругая лесная трава, а она все ползла. И вдруг рухнула в пустоту.
Лицо и руки уткнулись во что-то влажное, ледяное, шуршащее. Боль от ожогов смягчилась. Задыхаясь, она зарывалась все глубже в эту прохладу и, наконец, замерла.
Так она лежала долго, не помнила, сколько, — то теряла сознание, то опять приходила в себя. Боль ушла, ее высосали влажные прошлогодние листья, которыми была заполнена яма. Девочка почти не сознавала себя, в ушах все стоял треск огня и крик брата. Полусгоревшее платье расползлось на ней в лоскутья. Один присох к спине, и стоило ей пошевелиться, как резкая боль пронизывала тело. Поэтому она старалась не двигаться.
День это был, утро ли, вечер — она не знала. Вдруг сквозь бред она услышала треск сучьев над головой и неясные голоса. Она шевельнулась, чтобы зарыться поглубже, спрятаться — и тут же против воли застонала. Над ней шуршали расшвыриваемые листья, голоса стали громче, наконец, чьи-то руки подхватили ее бережно, но боль от их прикосновения ожила, и девочка застонала вновь. Она чувствовала, как ее положили — не на траву, на что-то мягкое и теплое, чувствовала осторожные прикосновения пальцев, слова неведомого языка звучали в вышине. Она глубоко вздохнула и открыла глаза.
Два лица склонялись над ней — тонкие, светлые, нездешние, будто подернутые серебристой дымкой. Потом дымка рассеялась, но лица по-прежнему казались нездешними. И слова звучали — странные. Сильная рука обняла девочку за плечи, приподняла, поддержала голову. Она огляделась.
Их было пятеро: высокие, стройные, в серебристых одеждах. Пять белых коней бродили рядом. От полупогасшего костра тянулся тонкий дымок.
Один из них поддерживал ее, припав на колено, другой, наклонившись, внимательно смотрел в лицо. Трое других стояли вокруг и изредка перебрасывались тихими словами.
Вдруг девочка поняла, кто они. Вспомнила рассказы матери, шепотки соседок, долгие повести путешественников, изредка забредавших в поселок. Светлые лица, серебристые плащи, нездешний говор — Странники, вот они кто! Иногда видели люди, как мелькали в надвигающейся тьме белые силуэты коней, и ветер развевал плащи всадников. Никто не видел их вблизи, ни с кем никогда не обмолвились они словом. Говорили, что они живут далеко на Побережье, что их города возносятся к небу, что им подвластны ветра и Море. И что печаль им неведома — ни своя, ни чужая…
Странник, глядевший на нее, озабоченно покачал головой, и это простое движение очень удивило ее. Потом он склонился ниже и вдруг осторожно приподнял лоскут платья, отбросил, взялся за другой… Истлевшая ткань еще больше расползалась от его прикосновений. И — странно — совсем не было больно. Пальцы у него были прохладные и сухие. Он снимал лоскут за лоскутом, девочка смотрела на свое обожженное тело и вдруг вздрогнула. Не от боли, не т стыда — от ужаса. Морна! Как она могла забыть? Она попыталась поднять руки, чтобы оттолкнуть Странника, но боль мгновенно скрутила. Руки не послушались. Тогда она заговорила — сбивчиво, прерывисто, глотая слова. Она попыталась растолковать, в чем дело. «Морна» — должны они знать, что это такое, — они, что, как светлые духи, бродят по зараженной земле!
И странники, кажется, поняли. Один из них выпрямился, сказал что-то тем троим, и они обменялись быстрыми взглядами. Потом тот, что был выше других, бросил несколько слов, и остальные закивали.
Странник вернулся к девочке, снял с пояса какую-то коробочку и, зачерпнув из нее, начал равномерно водить ладонью по обожженному телу. Это была мазь, пряно пахнущая и до того ледяная, что девочка дрогнула от первого прикосновения. И тогда тот, что держал за плечи, прошептал ей на ухо:
— Не бойся.
Она хотела объяснить, что не их боится, а за них, что к ней нельзя прикасаться — морна, но Странник только улыбался, качал головой и продолжал втирать мазь, а у нее не было сил помешать ему. Потом они повернули ее на живот, сняли остатки платья и осторожно натерли ее мазью с ног до головы. Потом завернули в то мягкое, на чем она лежала — присмотревшись, девочка поняла, что это плащ. Тогда подошел высокий Странник, протянул им долбленку с узким горлышком. Эту долбленку поднесли к ее губам, и она глотнула темную жидкость — ледяную и обжигающую одновременно. Ее заставили выпить несколько глотков, потом немного посовещались на своем языке, и Странник, лечивший ее, сел в седло и принял ее, закутанную, на руки. Остальные тоже вскочили на коней. Она только успела подумать, что от тряски боль непременно проснется, как мелькнули, сливаясь, сосновые стволы и она провалилась в мягкую темноту…
