Алексей Зубко - Специальный агент преисподней
Пока они рассаживались, я исподтишка рассматривал их.
Два совершенно противоположных типажа, хотя в некотором роде соответствуют стереотипным представлениям о людях двух этих конкретных профессий.
Святой отец, обладатель глубокого, можно даже сказать проникновенного, тенора – приземист, с солидным брюшком, которое не в состоянии скрыть даже просторная ряса, с массивным крестом на шее и требником в руках. Открытая улыбка средь пухлых щек и свет негасимой веры в очах. Сама внешность его – олицетворение смирения и всепрощения. Да только уж больно пристально он меня рассматривает, так пристально, что я внутренне ежусь. Уж не выискивает ли он на мне «Знак Сатаны» – три шестерки, сплетенные в трилистник либо вписанные в круг? С чего бы это?
Неприятный холодок рождается в груди – а почему это я вдруг решил, что на мне подобных знаков нет?
Неуверенность порождает сомнения.
Хриплый баритон принадлежит военному врачу. Да и какой еще лекарь будет расхаживать в кольчуге и с мечом на поясе? Длинный и жилистый, словно сушеная вобла, с выскобленным до синевы волевым подбородком и холодными бледно-голубыми глазами, так сказать зеркалом души, в котором, впрочем, ничего не отражается. Моя бармалейская составляющая поневоле ощутила неприязнь – тоже мне Айболит выискался. В мозолистых руках лекаря котомка с инструментами, а на поясе – по другую сторону от меча – деревянная колотушка, обитая войлоком, с лоснящейся от частого употребления рукоятью. Если изменчивая память меня на сей раз не подводит, то этот инструмент – местный аналог анестезиологических масок, капельниц и прочих помощников на пути в объятия Морфея.
– Грешен ли ты, сын мой?
– Не помню, отец.
Такого ответа святой отец, пожалуй, не ожидал, но желание спасти мою заблудшую душу столь сильно, что, отринув растерянность и сомнения, он бросается на штурм.
– Грешен,- заключает он и осеняет меня крестным
знамением.
Тугая волна теплого воздуха ударяет в меня, а в углу, за погасшей лучиной раздается испуганный писк и шуршание.
– Но спасение ждет твою бессмертную душу, если ты искренне раскаешься и впредь будешь следовать путем, заповеданным нам свыше.
Посмотрев вверх, куда указывал его перст, я рассмотрел лишь потолок и нечего более.
– Вы говорите, а я пока займусь делом. – Лекарь положил котомку на кровать и замер словно в нерешительности, взвешивая на руке колотушку.
У меня нехорошо заныло под ложечкой. Святой отец, недовольно сопя, продолжает живописать ужасы ада и радости рая.
– Ибо всякий нераскаявшийся грешник понесет каруза свои прегрешения. Каждому воздастся по деяниям его…
Доктор зачем-то постучал меня пальцами по лбу, прислушиваясь к доносящимся звукам, затем прослушал сердце и пощупал пульс.
– … кто ложью язык свой осквернял – тот обречен будет через него муки принимать, вылизывая раскаленную сковороду, кто прелюбодействовал…
Вот это меня почему-то заинтересовало. Хотя я и не помню почти ничего, при одной мысли о прекрасных женщинах моя кровь убыстряет свой бег.
Но этот круг ада священник упомянул вскользь, не заостряя внимания на том, посредством какой части тела будут претерпевать наказание прелюбодеи и распутные девицы.
Скрипнула дверь, и на пороге возник Добрыня Никитич. В руках у него ржаной каравай, шмат жареного мяса и тарелка с кислой капустой.
При виде пищи на моем лице столь явственно нарисовался неудержимый восторг, что святой отец замолкает на полуслове, наверняка решив, что моя душа еще недостаточно просвещена, чтобы начинать борьбу с чревоугодием. А может, в этом вопросе он расходился со Святой Церковью (при его комплекции и цветущем виде говорить об отсутствии аппетита неуместно).
– Как чувствуешь себя, герой?
– Уже лучше.
– Вот что творит святое слово,- назидательно изрек священник, приписав улучшение моего самочувствия исключительно своему благотворному влиянию.
– Но курс восстановительного лечения пройти не помешает,- вмешался врач.- Побольше находитесь на воздухе. Утренняя гимнастика и все такое.
– Вечерняя прогулка перед молитвой лишней не будет,- согласился святой отец.- Значит, сегодня и начнем. А прогуливаться лучше всего от казарм до храма, в этом месте, овеянном небесной благодатью, и будем вести наши беседы. Не лишним будет и свечку поставить за чудесное спасение. И не только тебе…
– Да-да, отец Дормидонт Ополинариевич,- виновато проговорил Добрыня.- Я и сам собирался, да все как-то…
– Непременно зайди, вот вместе с… – Священник замялся, тщетно пытаясь вспомнить мое имя. Неудивительно, что ему это не удалось, он его и не знал, а вот я-то точно знал, но… – Как звать тебя, сын мой?
– Не помню.- Представляться товарищем Бармалеем как-то неудобно.
– Отшибло память. Как Змей Горыныч проклятый потоптал – так и отшибло,- пояснил Добрыня.
– Это происки дьявола. Буду молить Всевышнего, чтобы вернул тебе память. И ты прочти «Отче наш» – просветление на душу снизойдет, а там и память вернется.
Порезав мясо и хлеб, Добрыня сделал что-то вроде бутербродов и раздал присутствующим.
– Надо подкрепиться. И, может?… – Он вопросительно посмотрел на отца Дормидонта.
– За победу-то – благое дело. По маленькой,- предупредил тот.
– Само собой.
Из комода появились кувшин и стопки в необходимом для четверых количестве.
– За торжество истинной веры! – Осенив всех нас крестным знамением, святой отец опрокинул стопочку" и смиренно сложил руки на животе, вознося благодарственную молитву Создателю нашему.
Я же с наслаждением запустил зубы в ломоть мяса, едва успевая прожевывать откусываемые куски. Все-таки физические упражнения на открытом воздухе способствуют пробуждению просто-таки зверского аппетита.
Якобы дремлющий на комоде кот проворно спрыгнул на пол и принялся тереться о наши ноги, настойчиво напоминая о том, что Господь велел делиться.
То ли присутствие святого отца настроило всех на праведный лад, то ли в сердцах, закаленных в кровавых битвах, теплились искорки нежности, но рыжий кот получил вместо одного целых три кусочка. Ему достался бы и четвертый, но на данный момент мои руки и внимание были безраздельно заняты разрыванием, откусыванием и пережевыванием сочного куска мяса.
Добрыня с молчаливого разрешения наполнил чарки вновь.
– За скорейшее выздоровление,- произнес доктор.
Выпили, закусили.
Кувшин опустел, и священник с военврачом откланялись, выражая надежду на мое скорое и полное исцеление от физических и душевных недугов.
Отец Дормидонт напоследок троекратно перекрестил меня и, укоризненно посмотрев на голую шею, обронил:
