Константин Калбазов - Кроусмарш
— Роб…
— Я сказал, остынь. Ты никогда не задумывался, почему ты не десятник, хотя и лучший лучник?
— Ну и что? Джеф тоже никогда не был десятником.
— Потому что никогда не хотел быть им, — проговорил Джеф.
— Вот и я не хочу.
— Не хочешь, — согласился Робин, — но Джеф всегда получал жалование десятника. А ты? Вот то-то и оно. Помнишь, на том постоялом дворе, я отговаривал Рыжего от поединка с сэром Андрэ? Помнишь, что я ему тогда сказал?
— Что, он опасен.
— И тогда он был простым неумехой. За это время многое изменилось, изменился и сам сэр Андрэ, но он по-прежнему опасен. Есть в нем какая-то сила, которая выглядывает изнутри.
— Мне стоит бояться?
— Нет. — Вмешался Джеф. — Бояться его не следует, но и злить, тоже не стоит. К тому же он справедлив, и готов умереть за своих людей.
— Ты изменил, клятве сэру Свенсону? — С иронией спросил Одли.
— Нет, Итен. Я никогда не изменял клятвам. Пред сэром Свенсоном я чист. Я отслужил свое, и отслужил честно. Я никогда не давал ему вассальной клятвы.
— А как же наша клятва о дружбе, — обиженным тоном решил поддеть друга Одли, напоминая о происшедшем в казарме.
— Дурак ты, Итен. Не останови я тебя, и там началась бы поножовщина. Все эти воины слишком хорошо знают своего сюзерена и готовы за него рвать глотки хоть руками, хоть зубами, а придется так и отдать жизнь. Вот и подумай, стоит ли поносить человека, который за короткий срок сумел заполучить такую любовь.
— Ладно, парни. Оно конечно сэра Андрэ я не зауважал, и он как был, так и есть для меня пустой звук, но вас я и уважаю и люблю. Надо подчиняться и не бухтеть, значит, буду, чтобы хотя бы у вас проблем не было. Надо помочь приструнить остальных, я всегда и весь ваш, но знайте, это только ради вас, а на него плевать.
— А что скажут другие, если ты вдруг изменишься? — С хитрецой спросил Джеф.
— А, плевать. Главное, что вы знаете.
— Вот это другое дело, — удовлетворенно крякнул Атчесон. — Ладно, пошли, а то никто и не вспомнит, что мы по одной кружке только опрокинули. Да и байки послушать интересно.
— Ты думаешь, ему стоит верить, сын мой.
— Во всяком случае, на лжи я его, не поймал. Правда вызывают сомнения то, что он говорил о храме в орочьей столице, да и в то, что Закурту удалось подчинить все государства, честно говоря, верится с трудом.
— Но если это так, то степь больше не сможет служить достаточной преградой.
— Именно поэтому, я пока и не рекомендовал его устранение.
— А если точнее, то утаил информацию о нем от Совета ордена. Впрочем, это одно и тоже. Как только об этом узнает Совет, то сэру Андрэ тут же будет вынесен приговор. Он это понимает, а вот падре Патрик, похоже, все еще летает в облаках.
— Он верит мне.
— Ничто ни вечно и преданность тоже. — При этих словах, брат Адам, потупился, словно был в чем-то повинен, впрочем, так оно по сути и было, вот только то, что иные, могли поставить в вину, другие считали исполнением долга, сам он считал так же, вот только упоминание об этом, почему то вызывали чувство вины. Возможно, именно по этой причине он в свое время и пытался спасти жизнь, того, кто считал его одним из лучших своих учеников, хотя было абсолютно не понятно, как можно было спастись на столь ограниченной территории от преследования инквизиции. — Сын мой, ты напрасно испытываешь чувство вины, ты просто выполнил свой долг. Ты пробовал проверить информацию?
— Да, Ваше Высокопреосвященство. Однако не преуспел в этом. Ни под каким видом мне не удалось выведать ничего, что бы не было известно ордену. Самое слабое звено в этой цепи, новики, которые сопровождали отряд сэра Андрэ во всех походах, но они практически все время находятся под присмотром наставников. В общем, я имею только то, что поведал мне падре Патрик и сам сэр Андрэ.
Архиепископ Йоркский ордена Святой Инквизиции, Его Высокопреосвященство Игнатий добродушно улыбнулся, брату Адаму. Одного взгляда на этого статного мужчину в инквизиторском облачении было достаточно, чтобы понять, что это человек умный и целеустремленный. Его цепкий взгляд, был взглядом человека умудренного опытом. Лицо и повадки больше подходили для воина, но не для поборника веры. Будь сейчас здесь Андрей, то в этом архиепископе он без труда узнал бы того самого инквизитора, который присутствовал на божьем суде в числе представителей трибунала.
— Да-а, падре Патрика в свое время было куда проще подловить, чем этого рыцаря. Но он не так умен, как кажется. Архиепископ Баттер, сообщил мне, что у этого самого сэра Андрэ имеется какое-то новое оружие, о котором сообщал падре Томас, незадолго до своей кончины. Правда там говорится о том, что это оружие якобы создал один германский кузнец, но это достоверно установить не удалось, поселение подверглось нападению орков. Но архиепископа насторожило то, что это оружие уж очень похоже на то, которое сэр Андрэ, якобы вынес с орочьей стороны.
— Но то оружие было признано творением сатаны? Почему же…
Брат Адам вдруг осекся, так как архиепископ ни с того, ни с сего, вдруг подошел к секретеру, который впрочем, не имел ничего общего с его коллегами земного средневековья. Никакой вычурности, богатой резьбы. Гладко полированное дерево, вскрытое прозрачным лаком, но даже эта простота делала изделие заслуживающим внимания. Работа настоящего мастера видна всегда, подгонка планок, выверенные зазоры выдвижных ящиков, удобная для письма рабочая поверхность, все указывало на мастерство изготовителя и его любовь к своему труду. На столешнице сейчас лежала не большая стопка писчей бумаги, стояла чернильница, в деревянном стаканчике находилось около полудюжины очиненных перьев. Как видно перед приходом дознавателя, архиепископ работал.
Он взял один из листов бумаги и сложив пополам разорвал его на две равные части. После этого из одной половины он сноровисто скатал трубку, а от второй половины, о боже, оторвал зубами небольшой кусок зубами и стал быстро его жевать. Наконец покатав ворту получившуюся массу, он удовлетворенно кивнул своим мыслям, а затем, быстро поднеся трубку ко рту, с силой дунул в нее. Влажный шлепок на лбу не причинил особых неудобств брату Адаму, хотя и приятным его назвать было нельзя. Он машинально отер лоб и наткнулся на влажную блямбу жеваной бумаги.
— Не обижайся сын мой. — брат Адам мог поклясться, что улыбка архиепископа сейчас была по настоящему озорной и добродушной, никакой игры. — Когда я еще мальчишкой учился в духовной семинарии, мы так развлекались. Ох и доставалось же нам от отца настоятеля, бумага то дорогая, а мы проказники изводили ее на всякие шалости.
