Алексей Семенов - Чужестранец
Антеро стал серьезен и буркнул только:
— Есть. Было, то бишь, — всем видом своим давая понять, что говорить о сем не желает.
— Ну и славно, — с облегчением выдохнул мякша. — Теперь поедим давай, да я тебе про дорогу сказывать стану.
Край солнца уже показался над лесом, когда они обменялись наставлениями о дальнейшем пути. Мирко не знал, какую именно деревню видел в бусине Антеро, но показал, как коротко выйти к берегу Плавы — той самой реки с водой песчаного цвета. А хиитола указал ему ближайшие деревни и дорогу к Хойре.
— Дай мне еще разок в бусину посмотреть, — попросил Антеро напоследок, когда они стояли под старой сосной на розовом утреннем солнце.
— Смотри, конечно. — Мирко отдал бусину.
Хиитола поднес ее к правому глазу, левый прищурил, смешно сморщил лицо и разглядывал, иногда поворачивая слегка игрушку.
— Да, все правильно, — радостно и просто сказал он, возвращая бусину обратно в ладонь Мирко. — И знак так же светит — играет. Хорошо! Ну что, прощаться станем?
— Пора, — согласился мякша, но тут вспомнил еще об одном. — Хотя постой, еще безделица есть. — И он показал Антеро другой кабаний след, найденный вчера под вечер.
— Это тоже твой? — обратился он к хиитола.
Тот присел, затем прилег, чуть не принюхался, рассматривая след, а потом поднялся, удивленно разводя руками. Его волнение передалось невольно и Мирко.
— Ну что?
— Ничего не пойму, — пожал плечами Антеро. — Не мой это след, но и не кабан его оставил. А чей — не пойму! — Он досадливо почесал затылок.
— Да, дела, — протянул Мирко. — Ну, не беда, — тронул он растерянного лесовика за плечо, — что нам с того? Сегодня ж и забудем. До свидания, Антеро. Не поминай лихом. Доброго пути тебе.
— И тебе скатертью дорога, Мирко, — отозвался хиитола. — Надеюсь, свидимся еще.
И, помедлив мгновение, он повернулся и пошел по тропе, ведущей на север. Внизу, у кромки болота, он обернулся и махнул рукой. Мирко сделал то же в ответ, и, не задерживаясь более, поспешил по противоположному склону. Птичий народ поднял гвалт и щебет, не умолкающий ни на минуту. Теплый южный ветер гулял по широкому долу, морща мелкой рябью синие лужицы, где отражались кудлатые пушистые облака, идущие теперь к северу, туда, где мерил тропу своими хитрыми, с секретом, сапогами Антеро.
В предутреннем тяжелом сне,
Плывущем черными волнами,
В краю над круглыми холмами
Кружится ворон в вышине,
Чертя смоляными крылами
Тот круг, что уготован мне.
В пустынной неродной стране
Давно остывшими следами,
Тревожа пылью и годами
Укрытый запах, при луне
Крадусь неслышными шагами,
И ветер шерсть топорщит мне.
Ворота в рухнувшей стене
Давным-давно раскрылись сами.
Оскалясь острыми зубцами —
Не то к беде, не то к войне, —
Обломки камня, как резцами,
Сжимают горло тишине.
Вхожу. Здесь тягостней вдвойне,
Чем рыскать дикими лесами.
Великий город дышит снами,
И, как на океанском дне,
Пришелец, я под небесами
Бреду в подзвездной глубине.
И тень моя по белизне
Колонн и плит скользит. Пластами
Известки, краски, письменами,
Построенными по струне,
Она проходит временами,
Что город сей хранит в казне.
Забыв о стае и родне,
Как акробат, над пропастями
Танцую шаткими мостами,
Как пляшет тень на полотне.
За тенью волчьими прыжками —
Вослед. И с ней наедине
Я в город, что сгорал в огне
Стократ, не дивными садами
Проник, но рвами и валами,
Что встретят всякого извне.
«Входите узкими вратами»:
Для волка — узкими вдвойне.
Не золотом в голубизне,
Но под седыми небесами
Иерусалим руин очами
Всечасно — сторожем в окне —
Следит меня и жжет речами.
Но нас не слышат. Мы одне.
О всем скажу на Судном дне.
На тех, кто гнал меня веками,
Ощерясь волчьими клыками,
Я двинусь далее. Зане
Мне прежний знак двумя крылами
Рисует ворон в вышине.
IV. ДИКАЯ ОХОТА
Жизнь редко трубит сбор, но уж если такое случилось — бросай все, принимай меры. И спасайся, ибо жизнь не зовет, но предупреждает. Не воспримешь — настигнут и затопчут.
Кто? Никто не знает, ибо того, кто встретил тех охотников или всадников, никто более не видел. И никто не ответит, да всадники ли это?
Право, разве это важно? Когда настигает быстрая погоня, кажется, легче думать, что это не черное ничто катится по пятам, не странные твари в чешуе и со щупальцами, мохнатыми лапами и фасеточными зенками, но некто в человечьем обличий.
Он должен быть непременно черным, на громадном черном скакуне, из-под копыт которого сыплются огненные искры, сжигающие черным пламенем все, куда упадут. Только лицо всадника невообразимо, а имя — неназываемо, ибо его нет. Нет ни имени, ни коня, ни всадника, ни ужасного лика. Нет ни зверя, ни дракона, ни черного ветра, но есть царство их, и оно вечно и непобедимо. Поэтому — беги! Беги, пока можешь, и не смей упасть! Где-то за горизонтом есть спасительный дальний берег, а иногда — очень редко — он является, как мираж, у самого края земли или на кромке изменчивых вод. Он, конечно, недостижим и необитаем, но там — спасение. Беги!
И снова потянулись болотные версты, прерываемые маленькими низкими островами. Впечатление от встречи с Антеро прошло, и опять вставало перед глазами лицо богини. Казалось, чуть-чуть — и дрогнут черты. Но нет, не ожили.
Черточки, черточки, черточки… Черты, чары уже родного, уже — страшно подумать, но так! — уже почти любимого лица. Интересно, насколько она старше его? В какие прабабки годится?..
Еще думал Мирко о том кабаньем следе, который даже выросший рядом с болотом Антеро не смог распознать. Приглядевшись, они действительно убедились, что ложный след, что таскал на сапогах хиитола, оказался гораздо меньше и отличался по форме.
Но и кабаньим отпечаток этот быть не мог — и Мирко, и Антеро хорошо знали, каков след кабана и что ему сопутствует. Значит, не кабан, и тем более не сохатый или олень. И не Антеро.
Еще один человек, носящий кабаньи копыта? Вряд ли. Лесовик сказывал, что искусство хождения в таких сапогах известно в Чети давно, но используют его по крайней надобности. И еще Антеро утверждал, что всегда отличит след, оставленный ложным копытом, от настоящего. Этот след был настоящий! Так вот и выходит: настоящий, с копытами, да не зверь. Кто таков? Он, леший. Вот кто гулял по острову очень незадолго до их прихода. Может, даже спал в той же ложбинке.
