Маргит Сандему - Демон ночи
Ей приснилось, что она находится в каком-то холодном месте. Ей было страшно, гротескные лица возникали и сменялись другими – и потом она сама удивилась, как человеческий мозг может порождать такие уродливые образы. Была ли это болезненная фантазия или же эти существа были реальными и показывались человеку лишь во сне, когда он был беззащитен?
И тут она услышала голос Тамлина. Его голос она могла отличить от множества других голосов – гулкий, хриплый, безжизненный, как будто он с великим трудом выдавливал из себя чуждые ему человеческие слова. Он как-то объяснил ей, что демоны не разговаривают друг с другом, они обмениваются мыслями, это гораздо быстрее и легче. Ему стоило большого напряжения говорить, но он делал это потому, что у него появилась возможность подразнить ее, единственного человека, который мог его видеть.
– Ванья, – сказал он в этом первом сне, и в его голосе не было никакого намека на радость, лишь злобный триумф. – Вот я и нашел тебя! Ты хорошо спряталась, и мой господин был в гневе, но теперь ты во власти моих мыслей!
И он принялся выспрашивать у нее ее отношение к множеству людей и событий, к предкам Людей Льда и в особенности к Тенгелю Злому, – и, спрашивая ее обо всем этом, он ужасно мучил ее. Он прижимался к ее спине и выкручивал ей руки, словно им овладела давно подавляемая ненависть. Он никогда раньше не был таким злым.
Ванья проснулась, обливаясь потом, надеясь, что не кричала во сне. Удивительным было то, что руки у нее ныли, а спина болела, словно в нее на самом деле вонзали когти.
И он стал приходить к ней. Не каждую ночь, понимая, возможно, что ей нужно иногда спать, а возможно потому, что был занят другими ее родственниками. Но она не могла поверить, что остальных он мучил так же, как ее, об этом никто раньше не говорил. И он становился все более и более изощренным, зная, что доставляет ей ужасные мучения. Иногда сны ее были грубо эротическими, он разжигал в ней безумную страсть и внезапно исчезал. В такие ночи она просыпалась от неудовлетворенной страсти к нему и ей приходилось выкручиваться из этого самой. И когда он раздвигал во сне ее ноги и принимался ласкать ее своим подвижным языком, который теперь очень напоминал обычный человеческий язык, она вся извивалась от мук вожделения, пытаясь прижать его к себе, чтобы он довел все до конца и потушил пожар в ее плоти, он тут же исчезал из ее сна. И каждый раз, просыпаясь, она испытывала великий стыд, удовлетворяя сама себя в одиночестве.
События на берегу получили широкую огласку. Бабушка была просто потрясена, прочитав ее имя в газете, но когда в ее дом явился полицмейстер вместе с супружеской парой, которая, как оказалось, принадлежала к верхушке городской знати и была известна своим благочестием – и все трое хвалили Ванью – бабушка совершенно растаяла и перестала возмущаться по поводу поведения своей внучки.
Петра оказалась наивной девочкой, рано ступившей на ложный путь. Первого ребенка у нее отняли, и весь город с презрением отвернулся от нее, тогда как отец ребенка, женатый господин и большой любитель невинности, остался в стороне от происходящего. В городе его считали настоящим дамским любимчиком.
Отцом ее второго ребенка был молодой парень, работающий на городском чугунолитейном заводе. Но родители не разрешили ему жениться, тем более, на девушке с такой репутацией.
Согласно общему мнению, было хорошо, что ребенок умер.
Ванье пришлось быть свидетельницей, и кое-кто в зале сомневался в том, что она говорила. Что, если она сама убила Петру? Например, из ревности, потому что сама имела виды на отца ребенка?
Однако свидетельские показания знатной пары разбили в пух и прах подобные теории. По их словам, Ванья совершила геройский поступок, и не ее вина в том, что все закончилось так трагически.
Кто была Петра, Ванья так толком и не узнала. Ее звали Петра Ольсдаттер, она была из Баккланда, что в Трондхейме. Ее мать происходила из хорошей семьи, но рано умерла, бедняжка, а ее отец совсем спился и заставлял своих детей голодать. Узнав в первый раз, что Петра беременна, он в ярости вышвырнул ее вон. С тех пор никто о ней не заботился.
Воспоминания об этой девушке стали для Ваньи сердечной раной.
Ванья получила из дома письмо:
«Дорогая девочка, печально слышать о том, что ты ведешь себя не так, как хотелось бы бабушке. Мы заранее радовались тому, что ты приедешь летом домой. Но мы узнали от твоей бабушки, что ты упряма и отвечаешь ей не так, как положено отвечать молоденькой девушке. Мы с папой так огорчены.
Мы поняли также, что ты нужна бабушке как помощница по дому. Так что будь прилежной девочкой, ты же знаешь, бабушка уже старенькая и ей трудно справляться самой».
Прочитав это, Ванья в бессилии заплакала. Бабуш-ка вовсе не была беспомощной, она прекрасно справлялась со всем сама. Но Ванья поняла теперь, в чем дело: бабушка боялась оставаться одна в доме. Ей повсюду мерещились воры, взломщики и грабители. Трудно было понять, какая польза была ей от пятнадцатилетней девушки, но по ее беглым репликам Ванья догадалась, что именно страх одиночества больше всего мучает эту старую даму.
И Ванье оставалось только упрашивать своих родителей, чтобы они позволили ей вернуться домой. Провести у бабушки еще одну зиму? Мысль об этом казалась ей невыносимой. Всю прошлую зиму она пела в церковном хоре, поскольку у нее обнаружился приятный голос, чем ее бабушка очень гордилась. Ванья же была не в восторге от посещения хора, поскольку кантор был явно влюблен в нее, что не нравилось другим девочкам. Они знали, что Ванья злилась на кантора за его бесконечные похлопывания по плечу и бесконечные «Прекрасно, Ванья!» Тем не менее, они называли ее подхалимкой и еще похуже. Она терпеть не могла всю атмосферу, царившую среди хористок, потому что к ней присматривался не только кантор. Теноры и басы тоже бросали на нее взгляды, отпускали в ее адрес шуточки и были не прочь проводить ее домой. Но Ванья постоянно отвечала им вежливым отказом, предпочитая возвращаться домой вместе с девочками.
И вот однажды хор должен был выступать в церкви Южного Трондхейма. Дело было в августе, и после длительных возражений со стороны бабушки Ванья наконец получила разрешение туда поехать. «Раз уж кантор обещал следить за всеми девочками, чтобы не произошло ничего нежелательного…» – с удовлетворением произнесла бабушка.
«Единственным нежелательным событием может быть то, что кантор будет волочиться за мной и парой других девочек» – подумала Ванья. Но подобные мысли нельзя было высказывать при бабушке вслух, поскольку в доме вдовы священника всякий юмор был запрещен.
