Юрий Валин - Кабаны города Каннута
– Меня не будет дней десять, – сказал Костяк. – Вниз по реке идем.
Даша знала, что лохматый частенько покидает город. В округе их банда безобразничает. Правда, десять дней – это много. Что так долго в глуши безлюдной делать? Но спрашивать не стала. Правило есть правило.
– Законно пойдем, – сам пояснил Костяк. – Набирают всех кто посмелее. Караван разгромили. Будем груз спасать. Что там осталось. Указ с королевской печатью имеется.
– Так ты что, теперь солдатом заделался? – удивилась Даша.
– Вот еще. Наймусь на один рейс. Караван крупный был. Добровольцам десятую часть груза сулят. Если чего нужно – скажи. По дешевке возьму, деньги потом отдадите.
– Да разве угадаешь что вам попадется? – задумалась Даша. – Ты сам, смотри, поосторожнее. Ты законно ходить не привык. Вляпаешься еще.
– Не веришь, что законно? Я сам бумагу на свой десяток составлял. Я ведь десятником иду.
Даша дернула плечом. Подумаешь, десятник-поденщик.
Костяк зачем-то развернул вынутый из-за пазухи, свернутый в трубочку, и аккуратно перевязанный веревочкой, листок бумаги. Развернул. Хвастает, что ли?
Даша посмотрела на кривоватые строчки. Ну и карябают здесь перьями. Впрочем, в здешнем мире и гуси какие-то поджарые. Не канцелярские. Почерк, конечно, – того, – далек от китайской каллиграфии.
Обижать лохматого не хотелось:
– Здорово, – сказала Даша. – Значит, десятником? Заработаешь. Только вот, наверное, пишется «королевской милостью», а не «королевской мьстью». «Мьстя» – это, наверное, что-то другое. Примут у тебя такую бумагу?
Костяк уставился как баран на новые ворота.
– У тебя сейчас глаза повылазят, – сообщила Даша. – Что страшного? «Мстю» твою легко исправить можно.
– Даша, – каким-то крайне неприятным и вкрадчивым тоном поинтересовался лохматый, – ты, что, грамотная? Читать умеешь?
– Слегка, – девушка дернула носиком. – Меня Вас-Вас научил. Мы с ним каждый день талмуд штудируем, а потом окорока пересчитываем, и коэффициент прибавки живого веса вычисляем. Очень щепетильный у нас кабан в этом отношении.
– Кофецент? – пробормотал лохматый и замолчал.
Даша с интересом смотрела на него. Что ему, ворюге, такое посчитать нужно?
Лохматый молчал-молчал, потом отчетливо сказал:
– Ну, ты и дура.
Даша от изумления открыла и закрыла рот. До сих пор Костяк в ее адрес ни единого грубого слова ляпнуть не смел.
– Ты что, лохматый, сдурел?! Что за хамство? Почему это я дура?
– А кто же еще? – пробормотал парень. – Ты зачем притворялась?
– Я притворялась? Насчет чтения? Да что мне здесь читать? Газеты? Грамоты королевские? Где я их видела?
– Да-а-а, странная ты, – сказал лохматый таким тоном, как будто «странная» было самым мягким из всего, что пришло ему на ум.
– Знаешь, иди-ка ты отсюда, – разозлилась Даша. – Скоро Эле вернется, она тебе такой коэффициент дубинкой покажет…
– Эле? – задумчиво сказал Костяк. – Ага. Я ее подожду. На улице.
Даша сердито подмела двор, еще раз экономно сбрызнула водичкой, прибивая пыль. В щель забора было видно, как Костяк устроился на корточках на той стороне улицы. Ждет, скотина. Грубить еще вздумал, рожа полуграмотная. Что на него нашло? Эле придет, раскричится.
Эле действительно ругалась. Даша слышала ее громкий голос, бормотание лохматого. Потом хозяйка заорала:
– Аша!
Даша не без страха выглянула на улицу. Эле поманила ее пальцем. Костяк стоял рядом с хозяйкой, смотрел насуплено.
– Ты читать умеешь? Писать? Считать? – поинтересовалась Эле.
Даша неуверенно кивала.
Хозяйка громогласно харкнула под починенный забор, толкнула девушку в сторону калитки. Даша юркнула домой. Следом, не без помощи крепкой руки, Эле влетел лохматый. Хозяйка неторопливо заперла калитку.
– Ну?
– Что, «ну»? – пролепетала Даша и попятилась.
Рука Эле легла на дубинку за поясом.
– Ты зачем врала?
– Что я врала? – Даша почувствовала, как из глаз побежали слезы.
– Эле, она не понимает, – поспешно вмешался Костяк.
– Мне тридцать лет, а меня каждый может водить за нос как последнюю деревенщину, – горько сказала хозяйка. – Вот всю жизнь в дерьме барахтаюсь…
Ругали Дашу долго. Даже не ругали, Эле неторопливо и красочно расписывала, какую бессовестную и тупую уродину она пригрела в своем доме. Костяк подругу не защищал. Тоже считал, что Даша-Аша непоправимо больная. Даша, всхлипывая, пыталась объяснить, что в ее верховьях все грамотные, что она не нарочно скрывала, просто не подумала…. К концу разговора, несчастная и сама осознала несостоятельность своих инфантильных оправданий. Потом Эле прогнала девчонку умываться.
Смывая слезы, Даша слышала, как хозяйка спросила у лохматого:
– Может у нее боги действительно часть мозгов отняли? Я слыхала, так бывает.
– Не знаю, – с сомнением сказал Костяк. – Когда я ее в первый раз увидел – она на канальную шлюшку была похожа. Ну, из тех безмозглых, что под мостом на дымке сладком да орехах нутт живут. А сейчас она вполне ничего. По-моему, здоровая. Только вы, госпожа Эле, сами понимаете, не из Заречных бугров она к нам пришла…
– Храни нас боги от всяких трахнутых тайн, – вздохнула хозяйка. – Ты, воровская морда, перестань меня госпожой величать. Смешно слышать.
– Как скажете, – вежливо согласился лохматый. – Только я о вас, о прежней, знаю.
– Знаешь и молчи, – отрезала Эле. – Вы «деловые» – известные всезнайки. Только мне прежнее вспоминать – никакого удовольствия. Понял? Садись, поужинаем, чем нас наша свинарка образованная накормит…
* * *На следующий день Эле забрала девушку с собой в баню. Даша сидела до вечера в просторной, влажной и полной болтливых женщин, зале. Здесь посетительницам предлагалось много услуг. Стригли, красили, массаж делали, настойку наливали, снадобья рекламировали. Писарские услуги, кроме перетрусившей Даши, предлагали еще две женщины. Одна из писарш совсем слепая, другая больше чем письмом, персиковой наливкой увлекалась. За день Даша выполнила шесть заказов, в основном карябала любовные записки. Некоторые выражения, которые требовалось изложить, были настолько «личными», что приходилось крепко задумываться, как бы их выдержала бумага. Строго соблюдая инструкции хозяйки, Даша не спешила, выписывала буквы медленно, со значением и не очень заботясь о красоте почерка. Впрочем, тупое перо и отвратительные чернила к каллиграфии совершенно не располагали.
К вечеру у Даши набралось денежной меди больше чем на «корону». Бани начали пустеть, и к девушке подошла Эле. Даша высыпала ей монетки. Хозяйка взвесила медь, фыркнула:
