Лиланд Модезитт - Башни Заката
Наконец спуск заканчивается.
К тому времени он вконец запыхался. Лыжи стали тяжелыми от налипшего снега, смешанного с хвоей и прочим мусором. Креслин останавливается и вытирает лоб тыльной стороной рукавицы. Его шерстяная рубашка насквозь промокла, причем не от снега, а от пота. Под деревьями царит полное безветрие, отчего день кажется еще более теплым.
Лощина переходит в новый подъем: дорога, как он понимает, должна находиться где-то выше по склону. Со вздохом юноша начинает подъем. Здесь деревья отстоят одно от другого дальше, зато в промежутках между ними из-под наста торчат заиндевелые кусты.
Креслин замедляет ход, останавливается и снимает лыжи. Потопав освободившимися от тугих ременных креплений ногами, юноша бодро шагает вверх: снегу ему меньше чем по щиколотку, хотя пару раз он проваливается сквозь наст почти по колено. Лыжи Креслин несет с собой. Он не решается расстаться с ними, покуда не вышел на дорогу.
Следующую остановку он делает у края проплешины, за которой, без малого в двух дюжинах локтей, тянется та самая дорога, замеченная им еще с оставшегося позади холма. Положив лыжи на снег, Креслин погружается в раздумья. Однако вскоре начинает действовать.
Прежде всего он снимает с лыж ременные крепления, скатывает их и прячет в вещевой мешок. Сами лыжи — чтобы они его не выдали — зарывает в снег и забрасывает сверху буреломом. Меч в ножнах остается за спиной, притороченным к вещевому мешку.
Все еще не решаясь ступить вперед, он стоит менее чем в десяти локтях от дороги, почти по колено в снегу, который давно бы растаял, если бы не тень от сосен.
«Фьюррвит… Фьюррвит…» — звучит трель неизвестной ему птицы. Он не больно-то смыслит в птицах: на Крыше Мира они редки. Больше ничего не слышно, лишь шепот ветра в голых ветвях дубов и зеленых иглах сосен.
«Фьюррвит…»
Голосок неведомой птицы все еще звучит в его ушах, когда он делает шаг к дороге. Если, конечно, можно назвать дорогой две вязких глинистых колеи, разделенных грязно-белым пространством. Бурые полосы примерно в локоть шириной представляют собой след колес подводы с оттаявшим близ него снегом. Посередине снег сохранился, но там он помечен вмятинами — давними отпечатками ног.
Креслин внимательно изучает следы, оставленные одной повозкой и, скорее всего, парой пеших путников. Все они направлялись на запад, и было это несколько дней назад.
Идти по довольно плотной, примятой колесами глине всяко легче, чем одолевать поросшие кустами и покрытые липким снегом склоны холмов. А по бодрящему холоду и настоящему снегу, оставшимся на Крыше Мира, Креслин пока не скучает.
— Впрочем, — тут же поправляет себя желающий быть правдивым во всем юноша, — может быть, кое по чему я все же скучаю.
Он смотрит вдоль дороги на запад, куда уходят следы. Дорога пуста. Глина, не засохшая, но и не вязкая, приятно пружинит под ногами.
Креслин поворачивает на восток, так что солнце теперь светит ему в спину. После многодневного лыжного перехода пешая прогулка сулит приятное разнообразие, хотя он подозревает, что к вечеру это разнообразие покажется не таким уж приятным.
Судя по всему, дорога ведет в Галлос. Интересно, есть ли на ней постоялые дворы или зимники? А если есть, то пользоваться ему ими или, наоборот, избегать их? Этого Креслин не знает, зато точно знает, что монет в висящем на поясе кошеле хватит совсем ненадолго. А зашитая в этом поясе тяжелая золотая цепь представляет собой слишком большую ценность, чтобы выставлять ее напоказ. Даже одно-единственное звено может выдать его происхождение и превратить в мишень.
— Впрочем, — поправляет себя юноша, — я и так мишень. Просто в меня будет легче попасть.
Но, по крайней мере, досюда стражи не добрались. Пока.
XVII
«Кланг… Кланг…»
Удары молотка и тяжелого стального зубила по холодному железу отдаются эхом в почти пустой кузнице.
Рыжеволосая женщина стоит на коленях на каменных плитах, положив одно запястье на наковальню.
— Один готов, милостивая госпожа, — держа в руках тяжелые инструменты, кузнец переводит взгляд с коленопреклоненной женщины в вязаном дорожном платье на облаченную в белое одеяние тирана.
— Займись другим! — приказывает белокурая Риесса. Рыжеволосая подставляет другое запястье. Губы ее крепко сжаты.
— Как будет угодно милостивой госпоже, — отзывается кузнец, хотя и покачивая головой. Снова звенит металл.
— Благодарю, — говорит рыжеволосая кузнецу, поднимаясь на ноги. — И тебя тоже, сестра, — добавляет она, повернувшись к тирану.
— Эскорт ждет тебя, Мегера.
— Эскорт?
— Ты едешь в Монтгрен. Я подумала, что это сможет облегчить твою задачу, и уговорила герцога…
— Чего тебе это стоило?
Будто не в силах поверить, что ее оковы сняты, Мегера вновь и вновь касается пальцами зарубцевавшихся шрамов на запястьях.
— Да уж многого, — сардоническим тоном отвечает тиран. — Надеюсь, что ты и твой возлюбленный того стоите.
— Он мне не возлюбленный, и никогда им не будет!
— А кто еще мог бы им стать? — качает головой тиран.
— Ты думаешь, я позволю тебе и Дайлисс распоряжаться моей жизнью? Возможно, ради собственного спасения мне придется оставить Креслина в живых, но это не значит, что я должна отдать свое тело мужчине.
— Я имела в виду вовсе не это. Кроме того, во многих отношениях ты передо мной в долгу.
Мегера вскидывает руки, и тиран непроизвольно подается назад.
— Да, сестрица, — произносит рыжеволосая, — ты боишься меня, и ты права. Но свои долги я возвращаю, и этот будет уплачен.
— Только не пытайся вернуть его, пока не заполучишь западные земли. За тобой следят три соглядатая.
— Меньшего я и не ожидала, — говорит Мегера, уронив руки. — И в известном смысле я и вправду тебе обязана, — она умолкает, а потом добавляет: — В отличие от тебя я никогда не забывала, что мы сестры.
Резко повернувшись, она направляется к каменной лестнице, ведущей к конюшням. Ее запястья окружают невидимые огненные полоски, дыхание прерывается хрипом. Мегера сглатывает.
Но голову держит высоко.
XVIII
«Фьюррвит…»
Трель невидимой птицы вибрирует в ближнем сумраке. Креслин всматривается в темноту, но видит лишь пустую дорогу, тонкие сосенки и голые стволы лиственных деревьев.
Солнце уже давно скрылось за смутно очерченными кряжами Закатных Отрогов. Однако и в вечерних сумерках Креслин отмахал по извилистой, не слишком торной дороге на Галлос добрых четыре кай.
Уже близилась настоящая ночь, когда вдалеке сделались заметны очертания какого-то строения — не иначе, постоялого двора. К тому времени ноги путника, даже сквозь толстые подошвы сапог, начинают чувствовать холод подмерзшей глины. Несмотря на усталость, Креслин старается не сходить с твердых участков, чтобы оставлять как можно меньше следов. На тот случай, если стражи заберутся так далеко на восток.
