Анджей Сапковский - Владычица озера
— У меня есть клиенты на труп для набивки, — усмехнулся рыцарь. — Цех бондарей. Они видели в Кастель Равелло чучело подобной дряни, плешницу или как там ее… Сам знаешь кого, ту, что на другой день после Саовины забили в ямах под руинами старого замка…
— Помню.
— Ну, так бондари видели чучело и просили меня достать им что-нибудь такое же раритетное для украшения цехового помещения. Куролиск будет в самый раз. Цех бондарей в Туссенте, как ты догадываешься, не жалуется на недостаток заказов и благодаря этому живет припеваючи. Они дадут без звука и двести двадцать. Может, даже и побольше, попробую поторговаться. А что до перьев… Бондари не заметят, если мы выдерем у куролиска из задницы несколько штук и загоним княжеской канцелярии. Канцелярия платит не из своего кошеля, а из княжеской казны, так что не торгуясь выложит не пять, а все десять за перо.
— Преклоняюсь перед рыцарской предприимчивостью… и предпринимательством.
— Nomen omen.[11] — Рейнарт де Буа-Фресне улыбнулся еще шире. — Мама должна была что-то предчувствовать, давая мне имя лиса-хитреца из известной сказки.
— Тебе надо было стать купцом, а не рыцарем.
— Ага, — согласился рыцарь. — Но что делать: коли уж родился сыном гербового господина, то так и проживешь всю жизнь гербовым господином, наплодив, хе-хе-хе, гербовых госпожат. Ничего не попишешь, хоть ты лопни. Впрочем, Геральт, ты тоже не так уж скверно посчитываешь, а меж тем торговлишкой не промышляешь.
— Не промышляю, кстати, по тем же причинам, что и ты. С той лишь разницей, что я так и помру ведьмаком, никаких ведьмачат не наплодив. Пошли отсюда.
Снаружи, у стен небольшого замка, их охватил холод и ветер с гор. Ночь была ясная, небо безоблачное и звездное, лунный свет искрился на виноградниках, укрытых недавно выпавшим, чистейшим снегом.
Стреноженные лошади встретили их фырканьем.
— Следовало бы, — сказал Рейнарт, многозначительно глядя на ведьмака, — сразу же встретиться с клиентами и положить в кошель то, что удастся выторговать. Но ты, полагаю, спешишь в Боклер, а? К некоему альковчику?
Геральт смолчал, ибо на такие вопросы не отвечал принципиально. Приторочил тушку скоффина к седлу запасной лошади, сам вскочил на Плотву.
— Встретимся с клиентом, — решил он, поворачиваясь в седле. — Ночь еще молодая, а я голоден. Охотно бы чего-нибудь выпил. Едем в город. В «Фазанщину».
Рейнарт де Буа-Фресне хохотнул, поправил висящий на луке щит в красно-желтых шашечках, забрался на высокое седло.
— Воля ваша, кавалер. Итак, в «Фазанщину». Пшел, Буцефал!
Они шагом поехали по заснеженному склону, вниз, к тракту, четко обозначенному редким строем тополей.
— Знаешь что, Рейнарт, — неожиданно заговорил Геральт. — Я тоже предпочитаю видеть тебя таким, как сейчас. Разговаривающим нормально. Тогда, в октябре, ты изъяснялся, а точнее — изгилялся с бьющей по нервам идиотской манерностью.
— Чес-слово, ведьмак, я — странствующий рыцарь, — захохотал Рейнарт де Буа-Фресне. — Забыл или как? А рыцарь всегда изъясняется с идиотской манерностью. Это, понимаешь, знак такой, вроде щита вот этого. По нему, как по гербу на щите, распознают наше братство.
* * *— Чес-слово, — сказал Рыцарь Шахматной Доски, — напрасно вы нервничаете, милсдарь Геральт. Ваша подружка наверняка уже выздоровела и о слабости окончательно забыла. Госпожа княжна держит придворных лекарей, те любую хворь вылечат. Чес-слово, нечего беспокоиться.
— Я придерживаюсь того же мнения, — сказал Регис. — Расхмурься, Геральт. Ведь Мильву и друидки лечили…
— А друидки в лечении доки, — добавил Кагыр. — Чему первейшее доказательство моя раздолбанная горняцким кайлом голова, не желаете ли глянуть? Почти как новая. Мильва, уверен, уже здорова. Нет причин тревожиться.
— Вашими б устами…
— Здорова уже, здорова, — повторил рыцарь, — ваша Мильва свежа как огурчик, голову дам на отсечение, и уж наверняка отплясывает на балах. Кренделя выписывает. Пиршествует. А в Боклере при дворе княгини Анарьетты что ни день, то бал либо пир. Ха-ха! Чес-слово, теперь, когда я разделался с обетом, я тоже…
— Вы разделались с обетом?
— Фортуна была ко мне благосклонна! Ибо следует вам знать, что клялся я не хухрой-мухрой какой-нибудь, а журавлем! По весне. Поклялся пятнадцать разбойников-грабителей уложить к Йуле. Ну и теперь свободен я от клятвы. Пить уже могу и говядину есть. К тому ж мне не надо больше скрывать своего имени. Я, позвольте представиться всем, Рейнарт де Буа-Фресне.
— Очень приятно.
— Касательно упомянутых балов, — проговорила Ангулема, подгоняя лошадь, чтобы поравняться с ними. — Так и нас, надеюсь, не обойдут возможностью насытиться и напиться? Да и поплясать я б тоже охотно поплясала. На балу-то.
— Чес-слово, будет в Боклере все, — заверил Рейнарт де Буа-Фресне. — Балы, пиры, рауты, выпивки и посиделки поэтические. Ведь вы же Лютиковы друзья… Пардон, я хотел сказать Юлиановы. Виконтовы, чес-слово. А оный Юлиан, виконт, весьма мил госпоже княгине.
— А как же, похвалялся, было дело, — хихикнула Ангулема. — А как оно в натуре-то было с той любовью? Не знаете ли, милсдарь рыцарь? Поведайте!
— Ангулема, — проговорил ведьмак. — Тебе это знать обязательно?
— Не обязательно. Но хочется. Не брюзжи, Геральт. И перестань дуться. При виде твоей кислой физиономии придорожные грибы сами маринуются. А вы, милсдарь рыцарь блуждающий, давайте излагайте.
Едущие впереди кавалькады странствующие рыцари распевали рыцарскую песню. Слова песни были глупые до неприличия.
— Случилось это, — начал рыцарь, — годков этак шесть назад. Гостил у нас господин поэт целую зиму и весну, на лютне тренькал, романсы распевал, стихи декламировал. Князь Раймунд в то время в Цинтре посиживал, на сборище. Домой не спешил. Ни для кого не было секретом, что в Цинтре полюбовница у него завелась. А госпожа Анарьетта и милсдарь Лютик… М-да… преудивительнейший это город, Боклер, и прекрасный, любовных чар полный. Сами увидите. В те времена княгиня и господин Лютик это изведали… И не заметили, как от стишка к стишку, от словечка к словечку, от комплиментика к комплиментику, цветочку, взгляду, вздоху… Короче говоря, вскоре дошло дело до близкого, стало быть, интереса.
— И очень близкого? — хихикнула Ангулема.
— Очевидцем быть не довелось, — сухо отрезал рыцарь, — а сплетен повторять не обвык. Кроме того, как мазель, несомненно знает, у любви множество имен, и весьма относительное это понятие: близкое ли было общение, или не очень.
