Мэри Стюарт - День гнева. Принц и паломница
Гахерис поискал взглядом помощи у Гавейна, не нашел ее и, дрожа от холода, подчинился. Как по команде, близнецы повернулись к Мордреду спиной и, судя по всему, немедленно уснули.
На другом конце комнаты Гавейн, улыбаясь, поднял в приветствии руку, мол, победа. Гарет, на лице которого еще не успели высохнуть слезы, улыбался во весь рот.
Кивнув в ответ на жест старшего из братьев, Мордред натянул на себя одеяло и прилег. Вскоре, но не ранее того, как он окончательно убедился, что близнецы действительно спят, а не притворяются, он позволил себе расслабиться под теплым мехом и погрузился в дрему, где, как это было всегда, в равных долях смешивались честолюбивые мечты и унизительные кошмары.
После того случая особых неприятностей никто ему не чинил. Агравейн, против своей воли, даже проникся некоторым восхищеньем перед Мордредом, но Гахерис, хотя отказывался в этом последовать примеру своего брата, держался с угрюмым равнодушием. С Гаретом Мордреду всегда было легко. Дружелюбный и веселый по натуре, младший принц, увидев, какую скорую и безжалостную месть обрушил Мордред на его мучителей, с готовностью стал Мордреду другом. Но тот был особенно осторожен и никогда не вставал между малышом и предметом его поклоненья. Гавейн всегда был для Гарета на первом месте, и Гавейн, в характере которого наследие Пендрагонов преобладало над темной кровью Лотиана и извращенной колдовской силой его матери, немедленно восстал бы против любого узурпатора. В обращении с Гавейном Мордред и сам держался нейтрально и выжидал, предоставляя Гавейну самому сделать первый шаг.
Так прошла осень, а за ней и зима, а когда на Оркнейские острова вновь, вернулось лето, Тюленья бухта осталась лишь смутным воспоминаньем. Мордред по осанке, одежде и познаньям в науках и искусствах, приличествующих оркнейскому принцу, ничем не отличался от своих сводных братьев. Старше более чем на год, он, в силу необходимости, во всех учебных поединках выступал против Гавейна, а не младших принцев, и если поначалу Гавейн имел преимущество в выучке, со временем они сравнялись. Мордред обладал проницательностью, или, если хотите, хитростью и холодной головой, Гавейн — блестящими способностями, какие в худшие его дни оборачивались безрассудством, а иногда и свирепостью. В общем и целом в поединке на оружии они сходились как равные, что заставило их проникнуться друг к другу пусть не любовью, то, во всяком случае, приязнью. Любовь Гавейна была раз и навсегда отдана Гарету и напряженно и зачастую несчастливо — матери. Близнецы жили друг для друга. Мордред, хотя принятый своим новым окруженьем и с виду вполне довольный им, всегда стоял вне семьи, самодостаточный и, очевидно, вполне этим удовлетворенный. Королеву он видел редко и даже не подозревал о том, с каким тщанием она наблюдает за ним.
Однажды, когда вновь надвинулась осень, Мордред отправился в Тюленью бухту. Поднявшись на утес, с которого в бухту сбегала тропинка, он постоял, как бывало в детстве, глядя вниз на зеленый заливчик. Стоял октябрь, дул сильный ветер. Вереск, почернел и казался мертвым, и тут и там во влажных низинках вырос высокий золотисто-зеленый кукушкин лен. Большая часть морских птиц улетела на юг, но над самой серой водой, словно духи моря, еще кружили в брызгах пены белые бакланы. В самой бухте дожди и ветра так потрудились над развалинами хижины, что отмыли стены от скреплявшего их кладку ила и те казались грудой валунов, занесенных сюда приливом, а вовсе не руинами человеческого жилья. Почерневший тростник и вереск с крыши и страшную копоть с камней давно уже смыла вода.
Мордред спустился вниз и решительно пошел по мокрой от дождя траве к двери дома своего детства. Став на пороге, он огляделся. Всю последнюю неделю лили обильные дожди, и вода собралась повсюду свежими яркими лужами. В одной из них что-то белело. Мордред наклонился над водой, опустил в нее руку, и его пальцы нащупали кость.
Было и прошло краткое мгновенье, когда он едва не отдернул руку, но потом Мордред резким движеньем схватил кость и поднял ее из воды. Кусочек кости, но не разобрать, принадлежала она человеку или животному. Он постоял, держа кость в руке, всеми силами души желая, чтобы она пробудила в нем какое-либо чувство или воспоминанье. Но время и непогода сделали свое дело: кость была чиста, безжизненна и безразлична, как камни на берегу. Какими бы ни были те люди, та жизнь — они остались в прошлом. Уронив кость назад в затопленную водой выемку, Мордред отвернулся.
Прежде чем, возвращаясь назад, вновь подняться на утес, он постоял, глядя в открытое море. Теперь он обрел толику свободы; но все его существо тянулось к иной, большей свободе, что лежала за водной преградой. Душа его рвалась через воду и воздух, облака и ветры, отделяющие Оркнейские острова от королевств большой земли, от Верховного королевства.
— Я уплыву туда, — сказал он ветру. — Иначе зачем еще случилось то, что случилось? Я уплыву туда, и тогда посмотрим, чего может добиться незаконнорожденный принц с Оркнеев. Она не сможет меня удержать. Я уплыву на следующем корабле.
На том он повернулся спиной к защищенной бухточке и направился домой во дворец.
7
Но случай представился не со следующим кораблем и даже не в следующем году. А тем временем Мордред, верный своей природе, вполне готов был наблюдать за своим окружением и ждать своего часа. Он уедет, но не ранее, чем будет знать, что его в лазурной дали что-то ждет. Ему было прекрасно известно, какая судьба ожидает в большом мире за островами неумелого и неопытного мальчишку; пусть он даже королевский бастард, все равно его ждет участь прихлебателя или слуги без гроша за душой, а в самом худшем случае — рабство. В сравненье с этим жизнь на Оркнеях представлялась много лучшей долей. А потом, в третье его лето во дворце, в гавань вошел корабль с большой земли, и события приняли новый и совсем неожиданный оборот.
«Меридаун», небольшое торговое судно, пришел из Каэр-ин-ар-Вон, как назвали теперь на валлийский лад старый римский город, базу легионов Сегонтиум в Уэльсе. Привез он гончарные изделия и руду, выплавленное железо и даже оружие для тайной и противозаконной торговли, которую вели с задних дверей мелкие кузни при солдатских бараках в укрепленном порту.
Привез он и пассажиров. Для островитян, сбежавшихся на пристань навстречу кораблю, они представляли интерес даже больший, чем столь необходимый груз с большой земли. Корабли привозили новости, а о таких, как «Меридаун», что прибыл с разношерстными пассажирами, здесь не слышали уже многие годы и не услышат еще столько же.
— Мерлин мертв! — выкрикнул первый же человек, сошедший на сходни, которому не терпелось поделиться известьем.
Но еще прежде чем толпа, с любопытством придвинувшаяся ближе, успела потребовать подробностей, следующий так же громогласно объявил:
— Да нет же, добрые люди, нет! Иными словами, когда мы покидали порт, он был еще жив, но правда в том, что он тяжело занемог и не доживет до исхода месяца…
Мало-помалу в ответ на гомон толпы, желавшей знать все до мелочей, последовали и другие вести. Сомнений нет: старый чародей тяжко болен. Возвратилась былая падучая, и он был в забытьи — «во сне, подобном смерти», — не говорил и не шевелился уже много дней. Он спал тем сном, который уже прямо сейчас, возможно, перешел в смерть.
Как и остальные горожане, мальчики спустились за новостями на пристань. Младшие принцы, жадные до веселья и возбужденные столпотвореньем и видом корабля, забрались поглубже в толпу. Но Мордред задержался позади. До него доносился гул голосов, выкрикиваемые вопросы, велеречивые ответы, шум омывал его словно прибой, но, похоже, он мог бы быть и один. Он словно вернулся в какое-то забытье. Когда-то давно, смутно и среди теней он уже слышал ту же весть, произнесенную испуганным шепотом. До сих пор он и не вспоминал об этом. Всю свою жизнь он слышал рассказы о Мерлине, королевском чародее, его имя вплеталось в истории о самом Верховном короле и его дворе в Камелоте; почему же где-то в глубоком сне он уже слышал известье о Мерлиновой смерти? Уж конечно, тогда это не было правдой. Быть может, это неправда и сейчас…
— Это неправда.
— Что ты сказал?
Словно от толчка, Мордред очнулся. Наверное, догадался он, последние слова он произнес вслух. Гавейн, стоявший рядом, смотрел на него во все глаза.
— Что ты хочешь сказать этим «это неправда»?
— Я такое сказал?.
— Ты же сам знаешь, что сказал. О чем ты говорил? Об этом известии о старике Мерлине? Так откуда тебе знать? И потом, нам-то какое до этого дело? У тебя такой вид, будто ты увидел призрак.
— Может, и видел. Я… сам не знаю, что я хотел сказать.
Он произнес это запинаясь, что было столь на него не похоже, что Гавейн уставился на него с еще большим любопытством. Тут обоих мальчиков отпихнули в сторону: это через толпу проталкивался дюжий придворный. Мальчики собрались было гневно одернуть наглеца, но отступили, узнав в нем Габрана. Любовник королевы повелительно прокричал поверх голов:
