Жан-Луи Фетжен - Эльфийские хроники
— Ну хорошо! — громко сказал Гаэль, возвращаясь к Рассулу. — Что конкретно ты предлагаешь?
Рассул встал и неспешно пошел навстречу Гаэлю. Взяв его по-дружески за плечо, он повел его к тропинке.
— Я — такой же, как ты, Гаэль… Все мы такие же, как ты. Только дети и старики могут довольствоваться жизнью на болоте. Дети — потому, что они еще не знают, что мир может быть другим, а старики — потому, что они цепляются за то, что у них еще есть. У тебя же хватило мужества и на то, чтобы отсюда уйти, и даже на то, чтобы сюда вернуться. Те, кто присоединился к тебе, мечтают о том, чтобы зажить более интересной жизнью и — уж во всяком случае — попытаться как-то заявить о себе… Это само по себе уже победа.
— Если говорят о победах, то, значит, говорят о войне…
— Верно. Но война уже началась. Она уже идет — идет вокруг нас. И она идет без нас, потому что мы не являемся ни для кого ни союзниками, ни врагами… Я хочу, чтобы она началась и на наших болотах — то есть там, где сравниться с нами не сможет никто.
— Продолжай.
— Я тебе чуть раньше сказал, что орки вернутся… Да, они вернутся — я в этом убежден. Они вернутся, их будет уже намного больше, и вести себя они будут более разумно. И если мы их убьем, вслед за ними придут другие, причем этих других будет еще больше.
— И так будет продолжаться до тех пор, пока уже они нас всех не перебьют.
— Они перебьют нас, если мы сойдемся с ними всей толпой на поле битвы, однако жители болот так не сражаются. Мы будем заманивать их вглубь болот, мы будем внезапно нападать на их полевые лагеря, мы будем при необходимости обращаться в бегство, и спящие воды их всех в конце концов поглотят.
Гаэль стал молча размышлять. Его губы хотя и скривились в усмешке, слова Рассула, однако, вызвали у него такое воодушевление, которого он не испытывал уже давно. План его собеседника отнюдь не исключал возможности заниматься грабежом, и это Гаэлю нравилось. Он улыбнулся и закивал.
— А ты? — спросил Гаэль. — Что будешь делать ты?
— Я стану собирать наших воинов, как только к нам вторгнутся монстры. Замани их поглубже в наши болота, и тогда я нападу на них сзади и уничтожу.
— Но тогда ведь сюда прибудут другие монстры.
— Да, придут другие. Вот так вот и начнется для нас настоящая война.
В городе не было церкви, в которую могла бы войти такая огромная толпа. В имеющихся же храмах не поместились бы даже собравшиеся представители знати. Поэтому перед укреплениями Лота возвели помост длиной в сто футов[48], над которым соорудили навес, закрепленный на шести столбах, раскрашенных попеременно голубыми и белыми полосами — то есть в цвета королевства Логр. В центре помоста находился алтарь, покрытый безупречно чистым куском материи. Рядом с алтарем был установлен массивный золотой крест высотой в четыре локтя. Он так ярко поблескивал в лучах заходящего солнца, что слепил глаза всем тем, кто на него смотрел. Слева и справа от креста на двух рядах стульев с высокой спинкой сидели представители высшей знати королевства. Ограждение, покрытое синим бархатом, ограничивало пространство, отведенное для духовных лиц, знатных особ и просто рыцарей. За пределами этого ограждения толкались простолюдины Лота и множество воинов, которые пришли из расположенного неподалеку военного лагеря. И тех, и других стражники лишь с большим трудом смогли бы оттеснить назад, если бы они вдруг попытались пробиться к королю. Такая мысль, конечно же, не приходила в голову ни им, ни самому Пеллегуну, и лишь начальник стражи, лицо которого раскраснелось от тяжести наголовника его железной кольчуги и шлема, заметно нервничал. Многие воины — так же как и большинство жителей Лота, в том числе женщин и детей, — пришли сюда в надежде на то, что сразу после церемонии коронации будут раздавать деньги, вино и хлеб, как это обычно происходило после любого торжественного мероприятия, которое устраивали правители королевства Логр. Стоя в ожидании, люди коротали время за тем, что глазели на развевающиеся и щелкающие на ветру знамена, на красивых дам в шелковых и бархатных платьях, на роскошные одеяния высокопоставленных священников и крупных феодалов королевства. Герб каждого из присутствующих здесь герцогов был прикреплен к тому или иному столбу, поддерживающему церемониальный навес. Графам и баронам не дали возможности выставлять напоказ свои родовые гербы. Однако и гербов герцогов вполне хватало для того, чтобы навес с его столбами выглядел очень величественно. Простолюдины с большим интересом глазели на гербы, пытаясь понять смысл всего того, что было на них изображено, и догадаться, кому именно из герцогов тот или иной герб принадлежит. У основания помоста выстроился целый отряд монахов, одетых в серые рясы с капюшоном. В перерывах между исполняемыми церковными гимнами они стояли неподвижно и молча. Епископ Дубриций и приближенные к нему священники находились на возвышении, на котором стоял алтарь.
После исполнения церковных гимнов стали читать вслух молитвы, и, по правде говоря, всем присутствующим — начиная с главного виновника торжества — эти чтения показались бесконечно долгими. Пеллегун сидел спиной к толпе в нескольких шагах от алтаря. Вчера, когда ему объясняли, как будет проходить церемония коронации, он слушал очень невнимательно, и теперь ему казалось, что никто не упоминал вчера ни о такой долгой церковной службе, ни о таких длинных молитвах… А под навесом, между прочим, было очень душно, поскольку в воздухе не чувствовалось даже и малейшего дуновения ветерка. Пеллегун уже начал задаваться вопросом о том, что произойдет, если он попросту встанет и ненадолго отлучится, чтобы выпить бокальчик вина, когда вдруг Дубриций — наконец-то! — повернулся к нему и жестом попросил его встать и подойти к нему. Пеллегун при этом не поворачивался лицом к толпе, однако за его спиной неожиданно воцарилась гробовая тишина, вслед за которой послышался неясный шепот что-то бормочущих людей. Дубриций, казавшийся еще более высоким в своей митре[49] и своей фиолетовой сутане, стоял в ожидании возле алтаря вместе со своим помощником, держащим в руке какую-то открытую книгу. Капеллан Бедвин опустился на колени позади Пеллегуна на последней ступеньке, ведущей к возвышению, на котором стоял алтарь.
— Пеллегун, сын Кера! — воскликнул епископ невероятно зычным голосом, произнося слова так медленно и так отчетливо, чтобы абсолютно все их услышали и поняли. — Намерены ли вы придерживаться святой веры и укреплять ее благими делами?
Не успел Пеллегун раскрыть рта, как Бедвин стал ему шепотом подсказывать: «Да, намерен». Это одновременно и разозлило его, и придало ему уверенности.
