Майк Эшли - Волшебники: антология
Старик нагнулся, одним неуловимым движением поднял кепку с коленей Пола и натянул ее ему на голову. А потом отвернулся и схватился за рулевые колеса. Он бешено вертел их, яростно пинал педали — сперва одну, затем другую, — перемещал рычаги до упора вверх-вниз. Поезд вертелся, трясся, выписывал зигзаги.
— Что происходит? — Эбботт чувствовал, как его омывают противоречивые волны. Одни, как самые обычные, толкали его вперед и вверх, другие тянули назад и вниз. Но теперь с этим можно было справиться. Теперь он мог рассекать течения и ходить по воде.
— Они выбивают друг из друга дерьмо, прости мне мой французский, — запыхавшись, выдохнул старик. Его голос изменился.
Эбботт смотрел на спину машиниста с печалью и с легкой дрожью страха, заметив, что он плачет. Что же происходит, если рыдает человек из металла? Пол не хотел об этом думать. На самом деле он вообще предпочитал не думать о том, что сейчас происходит.
— О боже, — простонал старик; его еле слышный голос каким-то образом пробился сквозь шум поезда. — Обожеобожеобо…
Эбботт поглубже натянул кепку и встал:
— Я иду.
Пол выбрался из кабины и вдохнул запах ветра, взметнувшего фалды его пальто. Стараясь не думать о близости свободы, Эббот перешагнул с одной площадки на другую и вошел в первый вагон.
Когда-то он скорее всего был последним — а если верить словам машиниста, то и первым писком в роскоши: богато украшенные драпировки, канделябры, мерцающие на стенах и потолке. Плюшевые портьеры, забранные лентами, скрашивали мелькание снаружи, заметное сквозь пыльные окна.
Но пол вагона являл собой настоящее поле битвы. Обрывки гниющей ткани, обломки заплесневелой древесины и ржавых металлических труб перекатывались по нему во всех направлениях.
Пробираясь через весь вагон к двери на противоположной стороне, Эбботт переступил через кучи рухляди и мусора. Один раз он чуть не потерял опору под ногами, когда поезд внезапно накренился..
Какое-то время Пол думал, что не сможет открыть дверь, но она все же поддалась и со скрипом провернулась в петлях, тысячелетиями пребывавших в неподвижности. Окинув это место — как он надеялся, не последним взглядом, — Эбботт удивился, как на поезде хоть что-то до сих пор работает. Взглянув на пыльный пол, затянутые паутиной стены, он снова вспомнил рассказ машиниста о составе, что всегда находится в пути — и едет, по-видимому, с тех времен, когда весь мир был только бесформенной массой свободной энергии, через эпоху динозавров, мимо распятия и так до наших дней…
Эбботт не понял, что заставило его это сделать, — одно из тех машинальных движений, когда тело, кажется, само решает, как ему поступить, — но он положил руку на сердце и крепко прижал. Долгое время не было ничего… А потом глубокий, одинокий удар ткнулся в ладонь. И снова тишина.
Пол нащупал пульс. Только прождав несколько минут, он был вознагражден единственным всполохом под пальцами, прижатыми к запястью.
Вот оно что: время замедлено. Вот как поезду удается поддерживать даже свое нынешнее разбитое состояние, странствуя по…
космосу? измерениям? небесам? когда он давно уже должен был развалиться хлопьями ржавчины.
Когда Эбботт протискивался сквозь дверной проем на вторую площадку между вагонами, его объяло ощущение беды, жестокой реальности того, что даже поезд — артефакт, похоже существующий с начала времен, — не может уберечься от разрушения. Однажды он все равно развалится, независимо от того, насколько счастливой будет его судьба сегодня.
А когда сломается, то остановится. А когда поезд остановится, ничто не сможет разнять двух существ, сражающихся в последнем вагоне. И тогда… Пол пролез сквозь проем и переступил на следующую площадку.
Все вагоны походили на первый — усыпанные тканью, деревом и грязью; куски металла и стекла валялись на полу. Где-то в середине пятого человек оглянулся и увидел свои следы в пыли веков, а повернувшись обратно, встал лицом к лицу с пустотой. Все было так, как повелось с… С каких пор? Что существовало до того, как поезд отправился в свое путешествие? Где тогда обитали Надежда и Отчаяние?
Состав выгнулся дугой, и Эбботт полетел вперед, раскинув руки. Он ударился левым плечом об пол и скользнул в дальний угол, рядом с дверью. Осколки стекла давным-давно разбившегося фонаря впились ему в лицо и шею, но боль оказалась несильной и недолгой.
Пол поднялся на ноги, отряхнулся и согнул колени, как будто управляя доской для серфинга, чтобы смягчить возможные рывки и смены направления.
Когда Эббот вышел из двери на площадку, то лицом к лицу столкнулся с последним вагоном — тем, что был гораздо шире остальных.
Изнутри раздался оглушительный грохот.
О стенки вагона что-то ударялось. Эбботу даже показалось, что выглядевшие толстыми планки затряслись раз или два, а потом грохот вроде бы поутих.
Сейчас или никогда.
Он поглубже натянул бейсболку и, ухватившись за поручень, шагнул через провал над толстыми связующими тросами, навечно приковавшими последний вагон к составу.
По обе стороны проносились поля, здания, стены, какие-то дома; ветер трепал его волосы и пальто, играя с ним, как с воздушным змеем. Но Пол продолжал смотреть вперед.
На стене впереди виднелась ручка, утопленная в двери.
Эббот ухватился за нее, отвел на себя и толкнул дверь вперед.
Она открылась навстречу грому.
Это было место теней, место тьмы, освещенное лишь тонкими лучами. Они пробивались сквозь сотни тысяч трещин и крохотных отверстий, усеивавших деревянные стены.
Звук оглушал.
Это было стадо динозавров, несущихся по юрским равнинам.
Бесконечный электрический шторм, питающий солнце.
Звук битвы, беспредельного сражения между неутомимыми воинствами на залитом кровью поле — настолько большом, что солнце на нем никогда не заходит, ибо армии огромны и разместились на всех часовых поясах.
Внутри было все это — и гораздо, гораздо большее.
Две фигуры, казалось, сплелись друг с другом.
Одна схватила противника за талию и шею.
Другая, с одной рукой, зажатой в хватке врага, сомкнула вторую на горле соперника, пригибая его к себе, вытягивая, словно бороду индюка. С каждым шагом она отступала назад, влекомая рукой противника, и оба существа спотыкались, раскачивались, бесшумно борясь за опору, пытаясь зацепиться хоть за какую-нибудь трещинку в полу. От постоянного топтания он превратился в нечто похожее на мутный мрамор, уже мало чем напоминая дерево, из которого был сделан.
Эбботт украдкой зашел в вагон и какое-то время не хотел закрывать дверь, боясь, что останется здесь навсегда, попадется под ноги левиафанам, буйствующим в помещении. А потом он увидел ручку на внутренней стороне двери, ухватился за нее, повернул, посмотрел на косяк: язычок замка исправно ходил туда-сюда. Пол нахмурился.
