Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007
Каторжанин повел налившимися кровью глазами, лицо его измученное озарилось удивлением. В толк, верно, не мог взять, что это за девка над ним воет, за руку хватает, батькой зовет? А потом так и застыл, даже судорога его бить перестала. Поднял руку неверную, Ивке на щеку положил, провел, будто ощупью надеялся вызнать то, в чем глаза отказали. Ивка ревел, черные от сажи слезы катились по нарумяненным щекам и капали его отцу на разрубленную грудь.
— Батька…
— Отрадко… сынок… — прошептал каторжанин и провел ладонью по его лицу, размазывая свою кровь и его румяна. — Что ж они с тобой сделали, изверги?
И так удивленно он это сказал, не зло, не презрительно совсем. Я б на его месте из последних сил бранью такого-то сына покрыл, с проклятием отцовским на Ту Сторону отошел. А он только молвил снова: «Что ж ты, сынок…» И умер.
Ивка рыдал, обхватив отца поперек груди, перемазанный весь в отцовской крови, в голос рыдал. И те, кто стоял кругом него, молчали, словно земли в рот набрав, сырой, холодной земли.
Я подумал — не подойти ли, не забрать ли мой меч Прожор, до крови охочий. Почему бы и не забрать? Глядел на Ивку и думал об этом: хорошо ли то будет, достойно ли, если подойду, оттолкну пацана, упрусь ногой в тело его отца, да и выдерну свой клинок. И что почувствую, когда так сделаю? Пойму ли, что вот наконец стал неродом, как всегда боялся? Ох, руки мои дурные, проклятые, что ж вы вечно вперед лезете, делаете прежде, чем голова думает?! А и поделом бы в оковы вас, не творили бы этакого зла! Подумать ведь сил несть, что пережил человек этот, Ивкин отец, чтобы досель дойти. Как с рудников бежал, как в город проник, в кнежий двор прокрался, миновав стражу… Сколько людей на пути своем убил, чтоб добраться до воеводы, своими руками забить нелюдя, который жизнь ему поломал, сына его отнял… а даже не знал ведь, что хуже, чем отнял, — облика человеческого лишил. И коли верно Горьбог дает каждому по заслуге — достоин был господин наш Среблян такой смерти от злого удара в спину. Достоин! И лежал бы сейчас на этом полу вместо Ивкиного отца, кабы не я. Так должно было быть, да кто-то за руку дернул меня, проклятого, — не иначе Янь-Горыня, чтоб пусто было ей…
Под нестихающий Ивкин вой кнеж обернулся и поглядел мне в лицо.
Не ведаю, долго ли смотрел — мне мнилось, что целый год. Потом сказал:
— Мертвяка вон. Прибрать тут.
И ушел, не стал продолжать совет, ни на кого больше не посмотрел.
Наутро нашли Ивку в его собственной горнице за запертыми дверьми. Повесился Ивка.
Счастлива, как узнала об этом, горько плакала. Часто что-то стала плакать моя зазноба, как за меня пошла… Оказалось, она тайком от меня с Ивкой дружбу водила. Уж не знаю, в чем была та дружба — платьями они, что ли, менялись? — да мне и недосуг было вызнавать. Я не сказал ей, как все вышло, но она и без меня узнала — люди болтать принялись, язык им узлом не завяжешь. Думал — озлится Счастлива. А не озлилась вроде, наоборот. Гладила мои волосы, и целовала меня, и ни словечка не говорила. Не знаю, что думала — я боялся спросить.
Тело Ивкиного отца сбросили со скалы — каторжанин и убийца, как ни суди. А Ивку хоронили с честью, не так, как жить силовали. Как мужчину хоронили. Смыли с него краску и кровь батькину, от которой он так и не успел отереться, одели в мужскую одежу, меч меж сомкнутых рук поклали — хотя уверен я, никогда он меча не держал. Так я понял, что было уже Ивке шестнадцать лет — с железом только взрослых хоронят. После сколотили плот, сложили костер, положили Ивку на него. Подожгли — и пустили на волны. Как знать, теперь, может, отпустит Янь-Горыня своего пленника — отмучился… Я глядел на пламя это, полыхавшее над темной водой заревом, будто в ночи солнце взошло, и думал — что ж за человеком он был? Сколько лет так вот жил, и ничего, вроде не жаловался. А как предстал перед отцом умирающим, как открыл ему весь свой позор — не выдержал, не смог жить? А может, он все надеялся, что вот вырвется с каторги батька.
вернется за ним, спасет — а теперь не стало этой надежды? Как узнать, кто скажет теперь? И не было б ничего ведь, если б не я. Может, думалось мне, удержи я тогда руку свою, подумай прежде — был бы мертв теперь Среблян, а Ивка с отцом его живы. Может, так и снимается проклятие — с кнежьей гибелью от руки им замученных? А я мог снять, да не снял… Только ведь дед Смеян говорил, Среблян тоже убил Бушуя — а не изменилось ничего.
Ох, голова моя, голова, что ж ты думать горазда, когда поздно думать… -
— Май, — говорила Счастлива, гладя мои волосы, заглядывая мне в глаза, — Маюшко, что с тобой? Сам не свой ходишь… на меня не смотришь… есть перестал… Что случилось, скажи?
А как сказать?
Не знаю, что бы я делать стал — все в мыслях у меня совсем перемешалось, — а только Среблян прислал своего человека, позвал меня к себе. Я встал и пошел. Думай — не думай, а не сдержал я слова, матери данного, прижился на острове, стал-таки рубить за кнежа его врагов. Сделанного не воротишь.
Среблян меня встретил один на один. Долго на меня смотрел, молчал. Не умел я взгляды его разгадывать, так и не научился.
— Что за службу хочешь? — спросил наконец воевода.
И тут во мне будто проснулось что-то — или ожило. В черной темени, что со всех сторон меня застила, словно луч света мелькнул.
И сказал я твердо, четко и громко:
— Возьми в поход!
Скривился кнеж, словно в рот кислое взял. А какого ответа он ждал от меня? Думал, злата да девок попрошу? На что оно мне!
— В поход, — повторил Среблян — будто выплюнул. — И что же ты — станешь мужиков невинных резать? Баб неволить? Сопляков таких, как ты сам, вязать да в лодку волочь? Станешь?
— Стану! — ответил я яростно, а сам в лицо ему смотреть не мог, глаза отводил.
Долго молчал кнеж. Я уж не знал, куда мне деваться, что еще ему сказать, чтоб послушал.
— А ведь и вправду станешь, — сказал воевода тихо. — Только не теперь еще. Слишком мало ты тут пробыл.
Мало? Мало, говоришь, кнеж?! Вправду мало того, что я давеча жизнь тебе, паскуде, спас, что зарубил несчастного раба твоего, а другого — все равно что своими руками в могилу свел? Мало тебе этого? Ну а мне — так вполне довольно!
Выдернул я меч мой Прожор из ножен, грохнул оземь Сребляну в ноги.
— Ты меня Лютом назвал?! Так как доказать тебе, что и впрямь я таков? Возьми, говорю, в поход! А не возьмешь — так мне все одно, где кровь лить! Убей тогда сразу, не то пожалеешь!
— Меч, — сказал кнеж, — подними.
Я долго стоял, глядя на него, дыша тяжело и шумно. Потом все же поднял, хотя и жгло мне ладонь железо это проклятое. Среблян странно смотрел на меня, и глаза у него блестели таким блеском, какого я прежде в них не видел.
