К. Медведевич - Ястреб халифа
— Это невозможно, моя госпожа, — отрезал аль-Джунайд. — Вы не сумеете от него ничего скрыть, и все наши усилия пойдут прахом. А с ними и ваши с сыном жизни.
Она молча отвернулась.
— Я прошу лишь об одном, — мягко сказал суфий. — Напишите ему письмо. С просьбой не приходить к вам до вечера. Напишите, что хотите его видеть, когда окончательно стемнеет, не раньше. И попросите Фахра назначить на полдень заседание государственного совета.
— Вы хотите, чтобы я своими руками заманила его в ловушку? — мертвым голосом спросила Айша.
— Мы хотим, чтобы вы спасли сына и государство, моя госпожа, — твердо отозвался аль-Джунайд.
— Я сделаю, как вы хотите, — наконец проговорила Айша. — Зайди ко мне чуть позже, о Джунайд. Я передам тебе… другое послание для него. Настоящее.
И жестом отпустила шейха.
А когда шаги затихли в дальних комнатах, Айша прижала ко рту скомканные простыни и закричала. Зажимая себе рот и лицо, чтобы заглушить рвущиеся из груди вопли. А потом подняла к небу заплаканное лицо и прошептала:
— О Всевышний, прости меня… Прости меня, подлую и грешную. И сжалься над ним, прошу Тебя. Ты милостивый, прощающий, — сжалься…
Баб-аз-Захаб,
полдень того же дня
Они ждали в Посольском зале.
Резьба потолка представляла семь небес по учению ибн Сины — позолоченные звезды мерцали в бирюзовой высоте громадного покоя. Его освещали лишь пять полукруглых окошек высоко под потолком и три большие двойные арки выхода в Старый дворец — сквозь частую резьбу решеток не проникало даже полуденное солнце. Скудный тусклый свет переливался на вызолоченной, покрытой головокружительным орнаментом западной стене, и в зале царила мягкая прохлада. У стен стояли и сидели люди в парадной белой придворной одежде, суетились невольники в нарядных каба и вышитых халатах.
Аль-Джунайд прислонился к стене у выхода в боковой зал Линдарахи — оттуда двери в галереи, ведующие в Миртовый двор, просматривались лучше всего.
Наконец показались помощники распорядителя церемоний — двое рослых тюрок в белых халатах с золотым шитьем, кривоногие и безбородые, придерживали у пояса длинные кривые мечи в красных кожаных ножнах. Топая и бесцеремонно раздвигая руками толпу придворных, они прокладывали дорогу нерегилю. Тот шел быстро, не глядя по сторонам, погруженный в какие-то свои мысли. На перекинутой через грудь перевязи висел толайтольский меч в черных ножнах.
Когда белая мубаттана Тарега появилась в нескольких шагах от него, аль-Джунайд прикрыл глаза и отдал мысленный приказ. У противоположной стены поднялись на ноги двое юношей в красно-белых курайшитских куфиях и простых серых халатах. Их можно было принять за кого-то из сопровождавших дородного торговца маслом из квартала аль-Мухаррим, — тот сидел у стены на молитвенном коврике и перебирал четки в ожидании вызова к вазиру дворцового дивана. Юноши отделились от толпы купцовых слуг и быстро пошли наперерез нерегилю, ловко лавируя в толпе.
Когда один оказался за спиной Тарега, а другой — чуть впереди, аль-Джунайд приказал снова.
Не изменившись в лице и не медля ни мгновения, молодые люди подняли до локтей рукава, обнажив острые клыки катаров. Нерегиль вскинулся, как кобра, — но было уже слишком поздно. Зашедший сзади всадил кинжал в спину — страшным, идущим снизу вверх ударом, вспарывающим легкие и рассекающим ребра. А второй подскочил к заваливающемуся назад Тарегу — и перерезал горло. Алая яркая кровь хлынула неостановимым потоком, заливая белую одежду и мрамор под ногами. Осевший наземь нерегиль с мгновение попытался упереться руками и поднять голову, что-то сказать, — но пошатнулся, рука подвернулась, и он плашмя обвалился на пол.
Крик стоял такой, что никто никого не слышал. Со стороны Миртового двора уже грохотала сапогами стража, люди метались, пытаясь протиснуться в боковые залы и наружу, тюрки хлопотали над лежавшим на боку Тарегом — размотав чалмы, они пытались залепить тканью текующие алым раны. Нерегиль еще пытался шевелиться, шаря по скользкому от крови полу ладонями, кашляя и сплевывая кровь.
В голосящей кутерьме серые халаты и красно-белые куфии молодых людей затерялись и пропали, и когда в зал наконец-то вбежали стражники, убийц простыл и след.
Потерянно озираясь и бестолково топчась вокруг скорчившегося в луже крови тела, солдаты явно ждали указаний хаджиба и не понимали, что нужно делать с еще живым нерегилем.
— Пропустите! Дорогу лекарю! Дорогу Яхье ибн Саиду!
Гулямы внутренних дворов нещадно колотили палками, распихивая ошалевших людей, постепенно стягивавшихся в кольцо вокруг растекающегося красным озера.
Пробившись к Тарегу, старый астроном опустился на колени прямо в кровь и тихо приказал:
— Известите эмира верующих. Боюсь, мы не сможем обойтись здесь без его присутствия.
Подхватив нерегиля под руку, Яхья опрокинул того на спину, положив мокрую голову себе на колени. Кивнув ученикам — давайте, мол, заматывайте ему горло и спину, — он быстро оглянулся на Джунайда.
Против всех ожиданий, Тарег оставался в сознании. Он пытался что-то сказать — из залитых красным губ выплескивалась свежая кровь, скрючившиеся пальцы когтили воздух, пытаясь отбиваться от хлопочущих над перевязками рук учеников Яхьи.
Джунайд встал и подошел ближе. Теперь люди стояли тихо, в ужасе глядя на агонию самийа. Слышались лишь его хрипы и перешептывание учеников астронома. Со стороны Старого дворца послышался топот:
— Дорогу! Дорогу повелителю верующих!
Деревянные двери со стуком распахнулись, и в зал вбежал мальчик в халате ярко-голубого шелка:
— Тарег! Тарег, я здесь!
Топоча туфлями, юный халиф с ходу врезался в толпу:
— Пропустите, да пустите же меня! Тарег! Тарег!
Люди шарахались в стороны, в зал вбежали вооруженные топориками-табарзинами гулямы, и Фахру не пришлось долго работать локтями.
Увидев мокнущее в крови тело, мальчик потерял голос и осекся:
— Тарег…
Смигивая помутневшими, заволоченными болью глазами, нерегиль уже не дергался и лежал неподвижно. Он попытался поднять руку — сил не хватило.
— Мой повелитель… — мягко сказал Яхья ибн Саид и поймал набухающий слезами взгляд мальчика. — Нам нужно принять решение немедленно. Ты помнишь, что я рассказывал тебе о печати, о мой халиф?
Нерегиль вдруг замотал головой, пытаясь дернуть стягивавшую горло повязку, губы искривились, изо рта снова потекло. Ему вцепились в запястья, в щиколотки, пригвоздив руки и ноги к полу, а Яхья крепко обхватил голову:
